Грозовой сумрак

Страшно даже дотронуться до него, приблизиться так, чтобы подрагивающие пальцы ощутили жар и холод смертоносного металла. И плотная ткань плаща, захваченного из Осенней рощи, уже не кажется надежной защитой для моих рук. Но я не могу ждать рассвета здесь, в безопасности, пока Рей ищет в предрассветной мгле хищную, голодную и обозленную легкой раной сумеречную тварь.

Ведь я обещала, что он не будет один.

Руки обожгло болью даже через несколько слоев ткани, когда я взялась за рукоять крепко вбитого в подоконник охотничьего ножа…

Как легко понять тех, кто по доброй воле присоединяется к Дикой Охоте, раз в году проносящейся над миром людей! Кто вливается в вереницу павших воинов и призванных волей самого страшного, самого безжалостного в своем холодном безразличии ши-дани не из-за страха перед участью жертвы, а из-за стремления самому стать охотником. Почувствовать сладость погони, жар, разливающийся по телу во время неистового бега, экстаз в момент, когда Охота настигает выбранную жертву, и каждому из свиты достается капля крови и глоток чужого страха.

Фаэриэ несся сквозь тишину летнего леса, сквозь холодную предрассветную дымку, мельчайшими капельками оседавшую на лице и волосах. Кровавый след, оставленный брухой, вел его так же уверенно, как светящаяся дорожка, проложенная через чащу. Запах болотной тины, влажного, холодного тумана, поднимающегося над трясиной. Запах разложения, едва ощутимый, почти перебивающийся лесной свежестью и ароматом примятой травы. И земляники, спелой, душистой, прячущейся под невидимыми в темноте круглыми зубчатыми листочками.

Рейалл улыбнулся, замедляя шаг и оглядываясь по сторонам. Сердце билось пока еще ровно, неторопливо, но уже чувствовалось сладостное, почти забытое ощущение охоты за намеченной жертвой. Его ночная госпожа, Королева рожденных в кузнечном горне Мечей, иногда отправляла своего любовника в ночные сумерки, чтобы он возвращался под утро на ее ложе, покрытый чужой кровью, неважно, холодной ли, пахнущей тиной, или теплой, уже остывающей, темно-красной, оставляющей привкус меди на ее четко очерченных губах.

Прекрасная Мэв любила жестокие игры…

Бруха прыгнула откуда-то сверху, но острые коготки на длинных паучьих лапах лишь распороли воздух там, где мгновение назад стоял фаэриэ. Тихий шелест выскользнувшей из ножен сабли, резкий взмах тускло светящимся в темноте лезвием снизу вверх - и пронзительный визг сумеречной старухи, лишившейся одной из конечностей.

Слишком легкая охота не приносит ни радости, ни удовлетворения.

- И это все?

Зашипели, испаряясь со светлого лезвия, потеки холодной крови. Алые точки-зрачки полыхнули злым потусторонним пламенем, ночная ведьма качнулась назад - и вдруг провалилась в густую тьму, окутывающую корни вековых деревьев, скользнула в родные сумерки, на изнанку тени, где не достать ее ни фаэриэ, ни ши-дани. Только люди, одаренные бессмертной искрой-душой, могут проникнуть следом за сумеречными тварями в их прибежище или же вынудить покинуть его раньше времени, до того, как первый солнечный луч до вечера запечатает прибежище проклятой нечисти.

Собственная тень окатила плечи Рейалла леденящим холодом, вгрызлась в спину бешеной собакой, пуская по коже горячие ручейки крови, навалилась стылой могильной плитой, пригибая к земле непомерной тяжестью.

Обжигающий, соленый вкус крови во рту. Вздох, с хрипом вырвавшийся из пробитой насквозь длинной тонкой паучьей лапой груди.

Фаэриэ улыбнулся. Широко, открыто.

Радостно.

- Уже лучше.

Прошло то время, когда Грозового Сумрака можно было напугать болью или стремительно утекающей вместе с багряной кровью жизнью, из своего ли тела, чужого ли - какая разница? Проклятый замок, завернувший линию его жизни в острое, поросшее стальными иглами и стеклянными осколками, кольцо, вытравил из фаэриэ страх перед смертью и перед болью. И, словно в насмешку, привил тягу к проверке того предела, насколько близко позволяло тело из плоти и крови подобраться к грани, за которой начиналось небытие.

Звонкой, поющей железной лентой взлетела разом отяжелевшая сабля, одним ударом срезала со спины сумеречную ведьму, «паучью смерть». Конвульсивно дернулась глубоко засевшая в теле бледная холодная лапа, запахло болотной тиной и раскаленным до золотого сияния белого блеска металлом, опущенным в ледяную воду.

Больно. Холодно.

Но тело переполняет пьянящая, жестокая радость. Если при каждом вздохе грудь пронизывает острая режущая боль - то он еще жив. Еще есть возможность вступить в поединок, вернуть себе позабытое ощущение неуязвимости. Или умереть, если окажешься слабее. По-настоящему умереть, не мечась по безвременью в тисках аметистовой клетки, не просыпаться невредимым с ненавистной мыслью о заключении.