Георгий Катков - Февральская революция

В 10 часов утра на Миллионную стали съезжаться члены Временного правительства. Обсуждая, что посоветовать великому князю, они обнару­жили, что мнения их непреодолимо расходятся. Большинство, к которому принадлежал председатель Думы Родзянко (он к этому времени несколько оправился от испугай стал бдительным защитником власти Комитета Думы и законности созданного им Временного правительства), не сочувствовало восшествию на престол великого князя. Керенский особенно настаивал, что такое решение будет неприемлемо для петроградских рабочих и вызовет гражданскую войну. Меньшинство, Милюков и, возможно, Шингарев, который его поддерживал, так же, как и отсутствующий Гучков, были за немедленное воцарение великого князя Михаила, даже при оппозиции петроградской толпы. Договорились, что только один оратор каждой стороны выскажет свои аргументы великому князю, который после этого свободен будет принять решение. После этого противоположные партии обязуются не препятствовать своим оппонентам в организации новой власти. Предлагалось даже, что те, чьими советами великий князь не воспользуется, выйдут из правительства и предоставят оставшимся перестроить правительство на новой основе.

Совещание на Миллионной улице было совершенно неофициальным. Когда собралось несколько членов правительства и Комитета Думы, вели­кий князь вышел, чтобы выслушать, что скажут. Шульгин и Гучков не приехали к началу совещания. Они вернулись из Пскова, но их задержали на вокзале, где Шульгин прочел толпе манифест и предложил кричать ура в честь императора Михаила, а Гучков тем временем отправился сообщить новость рабочим железнодорожных мастерских Северо-Западной железной дороги. Тут, вероятно, что-то произошло, рабочие не давали Гучкову уйти, они хотели завладеть актом об отречении и уничтожить его. Не следует забывать, что шел пятый день мятежа петроградского гарнизона и что нервное напряжение всех, кто принимал активное участие в событиях, достигло предела. Рассказы очевидцев об одном и том же событии расходятся даже более резко, чем рассказы о последних днях февраля. Вряд ли Гучкову грозила личная опасность со стороны железно­дорожников, акт об отречении уничтожен не был, но, очевидно, рабочие совершенно ясно дали понять Гучкову, что они против кандидатуры Михаила. Так или иначе, из-за вокзального инцидента делегаты Думы значительно опоздали на совещание в квартире кн. Путятиной. Виноваты в этом были они сами. В тот момент, когда требовались чрезвычайная предусмотрительность и самообладание, люди, от которых можно было бы ждать больше здравомыслия, лишний раз выказали свою несдер­жанность и любовь к сенсации. Ни Шульгин, ни Гучков не должны были делать толпе никаких объявлений до обсуждения и утверждения манифеста Сенатом.

В квартиру Путятиной делегаты приехали усталые и помятые и почти не принимали участия в обсуждении. На темпераментный отчет Шульгина никак нельзя положиться. В присутствии великого князя первым говорил Родзянко. Впоследствии он объяснил;

Для нас было совершенно ясно, что великий князь процарствовал бы всего несколько часов, и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое положило бы начало общегражданской войне. Для нас было ясно, что великий князь был бы немедленно убит и с ним все сторонники его, ибо верных войск уже тогда в своем распоряжении он не имел и поэтому на вооруженную силу опереться бы не мог. Великий князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли я ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно.11

После Родзянко говорил Милюков, который не пытался скрыть трудности положения, но объяснил, что для укрепления нового режима необходимо сильное правительство, а сильное правительство "нуждается в опоре привычного для масс символа власти". Таким символом является монархия. Без нее Временное правительство не доживет до созыва Учре­дительного собрания. "Временное правительство одно без монархии... является утлой ладьей, которая может потонуть в океане народных волнений". Речь Милюкова была, видимо, убедительной, ибо, вопреки предварительному соглашению, она вызвала общие дебаты, в которых Милюков играл главную роль. Вот как описывает эту сцену Шульгин, вошедший в конце речи Милюкова:

Это была как бы обструкция... Милюков точно не хотел, не мог, боялся кончить. Этот человек, обычно столь учтивый и выдержанный, никому не давал говорить, он обрывал возра­жавших ему, обрывал Родзянко, Керенского, всех... Белый, как лунь, лицом сизый от бессонницы, совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он каркал хрипло.