Константин Романенко

– Вы правы, – согласился Сталин. – Я тоже так думаю. Где вы хотите работать? В Художественном театре?

– Да, я хотел бы, – ответил Булгаков. – Но я говорил об этом, и мне отказали.

– А вы подайте заявление туда, – посоветовал Сталин. – Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами...

– Да, да! Иосиф Виссарионович, – воскликнул Булгаков, – мне очень нужно поговорить с вами.

– Да, нужно найти время и встретиться, обязательно, – подытожил вождь. – А теперь желаю вам всего хорошего.

И хотя такая встреча не состоялась, вопрос о положении бедствовавшего и третируемого талантливого писателя был решен. Он стал ассистентом режиссера во МХАТе. М. Чудакова вынуждена признать, что для Булгакова «Сталин был... воплощением государственности», и указывает, что именно употребленное вождем в разговоре с Пастернаком слова «мастер» оказало влияние «на выбор наименования главного героя романа и последующий выбор заглавия» – книги «Мастер и Маргарита».

Происшедшее с Булгаковым не являлось случайным эпизодом. В публицистической литературе редко обращается внимание на то, что евреям свойственно гротескно превозносить представителей своей нации до уровней «гениев». Конечно, среди этой нации немало способных людей, но такое патологическое возвеличивание всех «своих» превратилось в осмысленную тенденцию, когда желаемое выдается за действительное. Для интеллигенции столицы того времени одной из культовых фигур стал еврейский режиссер Мейерхольд.

В. Кожинов пишет: «сейчас уже мало кто представляет себе во всем объеме культ В.Э. Мейерхольда. В 1935 году в центре Москвы началось строительство нового монументального здания Государственного театра имени Мейерхольда (основанный в 1929 году под названием «Театр РСФСР 1-й», он с 1923-го стал называться именем своего главного режиссера). Здание это всем известно, ибо оно было в сильно «укороченном» виде достроено в 1940 году в качестве Концертного зала им. П. Чайковского. По первоначальному проекту оно должно было быть в два с лишним раза выше и увенчиваться фигурой самого Мейрхольда, стоящего в несколько странной позе – с расставленными ногами и руками ...».

Эта своеобразная поза ощетинившегося «гениального рака», искусственно раздуваемого еврейского «таланта» символично соответствовала агрессивности его почитателей. Но и сам театральный кумир определенной прослойки столицы был не менее агрессивен. В 1936 году он заявил на страницах журнала «Театр и драматургия», что русский писатель Михаил Булгаков принадлежит к таким драматургам, «которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть допущены на театральную сцену», и возмущался тем, что в Театр сатиры «пролез Булгаков».

В отличие от столичных радикально ориентируемых «фанатов», вождь, хотя и довольно терпимо относился к авангардистским поискам в поэзии, но не принимал их в живописи и музыке, а также в кино и театре. Е. Громов подчеркивает: «Чужды ему были экспериментальные решения Мейерхольда, а театр Таирова с его тягой к подчеркнутой экспрессии и условностью называл «действительно буржуазным». Да, у него были свои пристрастия. Сталин активно поддерживал МХАТ и бережно относился к действительно достойным мастерам.

Задумывая либерализацию общественных отношений, Сталин понимал, что с утверждением новой Конституции, знаменующей построение социализма в СССР, вставал вопрос о генетических корнях государства и составлявших его народов.

Для людей чужеродных, выходцев из приграничных стран барьерной зоны между Россией и Западной Европой, таких, как Польша и прибалтийские государства, было почти естественно вести отсчет от 1917 года. То же отличало и примкнувших к октябрьским событиям евреев. Сталин не разделял таких настроений, и в тридцатые годы он осознанно и направленно начинает восстанавливать диалектическую связь времен в государственной истории всей России.

Уже в начале 30-х годов он организовал своеобразную реабилитацию русской истории. Сталин работал в ее ключе и не позволил обессмыслить тысячелетний путь русской цивилизации. Эту ярко выраженную и под влиянием вождя направленную трансформацию общественных взглядов на прошлое государства принято связывать с приближением войны.

Однако дело касалось не только внешней угрозы. Он возвеличивал российскую государственность, державность. В числе первых его шагов на этой стезе стало изъятие из школьной программы учебника «Русская история» Покровского, представлявшего прошлое страны «как период беспросветного мрака и дикости». Вновь создаваемые учебники были внимательно рассмотрены Сталиным, Ждановым и Кировым и прокомментированы в «Замечаниях» 1934 года.