С.Г. Кара-Мурза - Статьи 1988-1991

Зачем было растравлять обиды? Почему нельзя было сказать просто: дело прошлое, была война — вещь страшная. Давайте строить нашу новую жизнь и сотрем с доски старый счет. До этого, например, сумели договориться (и даже подписали такой договор) все основные политические силы Испании после смерти Франко — и тем спасли страну от угрозы новой гражданской войны. Но нет, у нас не так — ведь надо было «разрушить империю», совершить акт возмездия сталинскому режиму (а ответчик за него — весь советский народ). И вот уже вооружаются ингуши против осетин, и кто-то открывает им армейские арсеналы. Браво, «лучший немец 1991 года»!

Понимая, что слишком много из образа «жертвы» получить в данном случае нельзя, идеологи демократов выдвигают, казалось бы, неотразимый аргумент: не может быть ответчиком народ. Любое преступление конкретно и индивидуально, наказанию подлежит только личность. Это — оборотная сторона концепции гражданских прав, это — альфа и омега демократического сознания. Здесь все правильно. Ошибкой (а может быть, обманом) является приложение этих демократических концепций к совершенно иной исторической ситуации и совершенно иному обществу. СССР в целом, а крымские татары и чеченцы в частности, не были атомизированным обществом с западной демократией, где главным субъектом является личность. Это было традиционное общество с солидарными структурами, объединенными круговой порукой разного вида (один за всех — все за одного). Применять к такому обществу мерки западной демократии в теории — нелепо, а на практике — гораздо более жестоко, чем то, что было. Применение социальной технологии, сложившейся в одном типе общества, к обществу совершенно иного типа приводит к катастрофическим последствиям, порой к геноциду. Это случилось бы и в случае крымских татар и чеченцев.

Представим себе, что в 1944 г. было проведено объективное демократическое следствие с тем, чтобы наказать, по законам военного времени, все виновные личности. Допустим даже, что какой-то ангел (или демон), совершенно точно указал бы своим перстом виновных в сотрудничестве с немцами. Эти люди были бы расстреляны и, к радости демократов, ни один невиновный не пострадал бы. Реальность была такова, что даже в этом случае в большинстве (или в очень большой части) семей был бы расстрелян мужчина — муж, отец, сын. Если учесть традиции конкретных народов, то пришлось бы предвидеть возникновение цепной реакции сопротивления и мщения, которая привела бы к гибели значительной части мужского населения. Практически, это означало бы угасание этноса, геноцид. Вместо этого был применен архаический вид репрессии — ответчиком выступил весь народ, включая Героев Советского Союза и всех лояльных советских граждан, которых было большинство. Весь народ принял на себя и равномерно распределил, по принципу круговой поруки, наказание за вину части своих мужчин. С точки зрения демократов это — преступление режима, а с точки зрения народа, отцов, жен и детей, в тот момент — спасение.

Mы не говорим здесь о жестокостях и преступлениях, которыми сопровождалась депортация народов, а говорим о принципиально различных моделях репрессии. Ведь практика репрессий, в которых применялась бы «европейская» модель (репрессии против личностей, а не народов), была бы просто геноцидом. Скажем больше, и современная западная демократия не безгрешна, но никому же в голову не придет на основании деформаций и преступлений практиков отрицать саму модель демократии. В 1990 г. в Англии освободили шестерых ирландцев, которые просидели в тюрьме 12 лет после того, как под пытками признались в преступлении, которого не совершали. Ни наша, ни западная демократическая печать не стали делать из этого случая скандала — мол, с кем не бывает! Так что спор сейчас идет именно о типе репрессии, который представляется преступным.

И здесь мы касаемся одного из важнейших и трагических аспектов перестройки. Ведь речь идет в идеале о радикальном внедрении демократических норм в том виде, как они сложились на протестантском Западе, в многонациональной стране с православной и мусульманской культурой, где сильны отношения солидарности. Только потому, что голосом здесь обладает не только личность но и коллектив — и прежде всего этнос (в лице тех же старейшин у мусульманских народов), Россия сохранила малые народы (в том числе «репрессированные»). Как только здесь железной рукой будет внедрена западная демократия, малые народы растворятся, переплавятся в этническом тигле. Они превратятся в конгломерат свободных личностей, отобравших у коллективов голос. Кто-то из этих личностей будет процветать, большинство заболеют, вырванные из-под племенной опеки, как болеют индейцы Америки или аборигены Австралии. Но соцветия народов не будет на этом либеральном экономическом пространстве.