Владимир Чачин - Король с Арбата

Лидочка неумолима. Славик недолго думает и предлагает снова:

- А давайте купим самокат. Аппарат перевозить. Лидочка отказывается.

- Ну, хоть что-нибудь купим,- изнывает Славик.

- Зачем?

- Просто так.

Мы решаем положить конец нытью Славика, да и самим нужно уйти от соблазнов купить «что-нибудь». И вот в выходной день мы в фотомагазине закупили на все деньги нашу кинопленку.

Решили начать первую пробу аппарата сразу после экзаменов.

На следующий день первым не выдержал Женька. Только что у меня дома мы с ним выяснили, какие бывают увеличительные суффиксы, как Женька с робкой надеждой спрашивает:

- Может, зарядим и чуть крутнем? А? Я упорствую.

- А чего нам ждать, когда экзамены кончатся? - горячится Женька.- Понимаешь, мне ничего сейчас в голову не лезет. Вот ты рассказываешь про увеличительные суффиксы, а для меня они уменьшительные. Да хоть бы они совсем исчезли. Давай крутнем? А?

Я раздумываю.

- Знаешь,- торопится Женька,- я тебя сниму. Ты будешь руки и ноги поднимать. Идет?

Мы осторожно пробрались через двор в наш сарай, закрылись. Не успели зарядить кусок пленки, как в дверь отчаянный стук. Мы замерли.

- Откройте,-это голос Левы,- вы что там делаете?!

Мы молчим.

- Откройте сейчас же! Я тоже хочу крутнуть.

- Лева,- не выдержал я,- Лева, шел бы ты заниматься, Ученье - свет, неученье - тьма.

Теперь уже в дверь колотят сильнее, и мы слышим голос Лидочки:

- Думают, что я их из окна не видела?

- Ну, и входи, - говорю я.

- Ну, и войду. Только сначала дверь откройте.

Открыли.

- Заряжаете?

- Не мешай.

Женька обернулся, сердится:

- На зубцы не попадает.

- Ты поторопись,- советует Лидочка,- попадет.

Опять в дверь стучат.

- Пустите! - пищит Славик.

- Ну, входи, молекула!

Славик уселся на поленьях, притих.

- Ну, что у вас тут не получается? - спрашивает хозяйкой Лидочка.- Какие зубцы? - и лезет в наши шестеренки.

- Не лезь! Прищемит!

А она лезет.

- Не лезь, пискля!

- Я не пискля,- повернулась Лидочка.- Ты пискля.

Значит, я пискля……Ни у кого в батальоне не осталось санитарных пакетов… Котелок каши выдают с верхом на каждого бойца: повар не стратег. Не мог предвидеть наших потерь. Засыпал полный котел, и ладно.

Настроение подавленное. Люди словно оцепенели. Не хочется говорить, не хочется слушать. Григория Ивановича нет. Вызвали зачем-то на командный пункт.

И вот тут в окопе показался наш любимец, балагур, сержант Березко. Рука на свежей перевязи, а сам веселый. Ему все нипочем. Лишь бы сейчас не рассказывал своих басен. Не время.

- Ну, как?- спрашивает он и глазами ищет место. Мы угрюмо подвинулись. Он уселся на корточках, большой, грузный. За ворот шинели земля сыплется - не замечает.- Григорий Иванович прислал настроение вам поднимать,- крутит он головой во все стороны.- А как, не сказал.

Мы молчим. И только Женька Кораблев сказал хмуро:

- Давай, начинай как-нибудь.

Березко куда-то вдоль окопа всматривается, беспокойно трогает порот шипели, морщится.

- Ну, так я придумал. Сурприз, как говорят французы. (Он так и сказал «сурприз».)

Мы переглядываемся: может, приказ отойти на отдых?

- Давай не тяни,- просит Женька. Березко не садится, привстал, кому-то крикнул:

- Харченко! Не несут? Направляй в эту роту в пер-ную очередь.

- Знаю,-слышим мы. Березко уселся поудобнее, взглянул на часы, сказал:

- Минут через пять отправитесь домой, но не надолго, потом опять в строй.

Он опять привстал, приставил руку рупором:

- Харченко! Ну, где ты там?

- Несу! - слышим мы.

И ндруг вдоль окопа понеслось:

- Почта! Почта пришла! Рота зашевелилась, ожила.

Раньше я никогда не думал, сколько может принести людям желанного, теплого обыкновенный конверт. И даже не надо спрашивать товарища, что он сейчас читает в письме.

Кажется, сами строчки писем медленно проплывают по лицам бойцов. Увлажняют глаза, тихо трогают губы, заставляют смотреть на наш разбитый окоп далеким невидящим потеплевшим взглядом.

Березко перебрал груду конвертов, безнадежно махнул рукой, вздохнул, отвернулся: ничего нет нашему сержанту. Он собирает оставшиеся письма, не нашедшие своих хозяев, складывает их в каску, сердится: