КОСМОПОЛИС

Посмотрев на часы он увидел кадр внутри машины скорой помощи, с капельницами и врачами, который длился меньше секунды. Но эта сцена, эти обстоятельства были до боли знакомы, в каком-то внеземном смысле. Он снова накрыл часы и посмотрел на Бенно, который покачивался взад и вперед, что-то бормоча. В очередной раз, посмотрев на дисплей часов, он увидел склеп, много склепов, или ячеек. Но все они были заперты. Затем он увидел, как крайняя ячейка открылась и накрыл часы рукой. Когда он снова посмотрел на часы, он увидел идентификационную бирку. Он знал, чувствовал, что будет приближенный кадр, и решил снова прикрыть часы. Но он этого не сделал. На бирке красовалось имя: Мужчина N. Он знал, что это означало, хотя и не знал, откуда это знал. Как мы узнаем что-то? Как мы узнаем, что стена, на которую смотрим, белого цвета? Что такое белый цвет? Он знал, что "Мужчиной N." называют неопознанный труп мужчины в морге и прикрыл часы здоровой рукой.

Дерьмо. Я мертв.

Он всегда хотел стать квантовой пылью, превосходящую массу его тела, мягкую материю на костях, мышцы и жир. Ему хотелось жить за пределами возможных границ, на чипе, на диске, как информация, таким образом спасти свое сознание от пустоты.

Технология была неизбежной, или нет. Она полумифична. Для природы это был бы следующий шаг, но такого никогда бы не случилось. Странно, что это происходит сейчас, эволюционное продвижение, для которого всего лишь нужно было построить проекцию человеческой нервной системы на электронной памяти. Продление человеческой жизни до бесконечности, для корпоративного роста и инвестиций, для накопления доходов и решительных реинвестиций, было бы большим ударом по киберкапиталу.

Но его боль пересекалась с его бессмертием. Боль была решающим фактором для его самобытности, боль была слишком жизненно важна, ее нельзя было недооценивать, и к тому же, как он думал, невосприимчива, к компьютерной имитации. Вещи, которые делали его тем, кем он является, будут почти не видны в конвертированной информации, вещи, которые жили внутри его тела, в нейронах и пептидах, в височных венах, в поворотах его извращенного интеллекта. Столько всего было и прошло, вот кем он являлся: забытым вкусом молока из груди своей матери, тем, что он нюхает, это он, и то, как личность превращается в отражение, которое он видит в запыленном окне, пройдя мимоходом. Наконец он узнает самого себя, непередаваемо, через свою боль. Сейчас он чувствовал усталость. Его хватка за жизнь, за материальные вещи, великие вещи, его реальные и выдуманные воспоминания, туманные зимние сумерки, все это непередаваемо, бледные ночи, когда его личность успокаивалась из-за недостатка сна, маленькая бородавка на бедре, которую он чувствовал каждый раз, принимая душ, весь он, и мыло, которое он использовал, запах изогнутого барной стойки заставлял его ощущать себя тем, кем он является, потому что он знает названия ароматов. Миндальный крем, искривление его члена – непередаваемо - и странный зуд в области колена, и хруст в колене, когда он его сгибает, весь он, и многое другое, что нельзя перевести на какую-нибудь высшую безупречность, технологию бесконечного разума.

Он посмотрел на дальнюю стену белого цвета. Насекомое все еще спускалось по свисающим проводам. Он отвел руку с часов и посмотрел на дисплей, который продолжал показывать бирку "Мужчина N.".

Остались следы от ферментов, старой биохимии его Эго, его насыщенной личности. Он представил Кендру Хейс, свою охранницу и любовницу, обмывающую его внутренности в пальмовом вине во время церемонии бальзамирования. Ее лицо, структура костей и цвет кожи, подходили для этого. Ее лицо будто сошло с картин, висящих на стенах старой усыпальницы, зарытой под песками на четыре тысячелетия, у входа которого стоят статуи богов с собачьими головами.

Он подумал о своей главе по финансам и платонической любовнице, Джейн Мелман, тихо мастурбирующей на последней скамейке во время похорон, в шепчущей полутьме бессонницы, в темно-синем приталенном платье.

Было еще кое-что, стоящее обсуждения: он женился именно сейчас, чтобы оставить после себя вдову. Он представил свою жену, вдову, возможно с выбритой головой, решившую целый год носить одежду черного цвета, вместе с матерью и журналистами наблюдающую издалека, как его хоронят в изолированной пустынной земле.

Ему хотелось, чтобы его похоронили в ядерном бомбардировщике "Блэкджек А". Нет, он не хотел, чтобы его похоронили, лучше пусть его кремируют, сожгут, а потом похоронят. Он хотел быть сожженным солнцем. Он хотел, чтобы самолет на дистанционном управлении, с его бальзамированным телом, в костюме, галстуке и тюрбане, с трупами его собак, его больших русских волкодавов, на борту, набрал максимальную сверхзвуковую скорость, а потом огненным шаром разбился о пески, оставив после себя произведение искусства, искусство обожженной земли, которое будет взаимодействовать с пустыней и будет храниться под покровительством его дилера, душеприказчика и давней любовницы Диди Фэнчер, для почетного созерцания исключительных групп и просвещенных людей, освобожденных от статьи 501(с) (3) налогового кодекса США.