Сергей Кургинян - Седьмой Сценарий. Часть 1. До путча

Сегодня наш либеральный истеблишмент печется о храме. Чьем? Того ли, Кто сказал, что "не хлебом единым"?..

"Что такое ваш распределитель по сравнению с их супермаркетом?" – реплика, восторженно передававшаяся из уст в уста. Не в этом ли храме предлагают сегодня служить обедню? " Если вы думаете, что вы нам платите, то можете считать, что мы (по-видимому, дальше пропущено – "на вас") работаем". Физики, сочинившие эту веселую присказку, придумали заодно и реактор РБМК, кстати, не для них, а для нас… И для себя тоже.

Взрыв станции – не кара ли за этот кощунственный анекдот, ниспосланная язычникам, вставшим на путь поклонения новому идолу – Колбасе? До Чернобыля эта оценка могла бы еще показаться чересчур патетичной. Но мы живем в новую, Послечернобыльскую, Эру – поймите! И сегодня, одобрительно подхихикивая над таким анекдотом, одновременно (вот что пугает больше всего!) рассуждать о Храме и ионосфере… Прости им, Бог, не ведают… А ведь может и не простить!

Так в какой же Храм мы с вами ищем дорогу? Один наш драматург, человек, что называется, "тертый", привычный к запахам столичного закулисья, буквально со слезами на глазах рассказывал мне о том, что в последнее время многие из ведущих актеров и актрис столичных театров соглашаются на роли, только когда им показывают договоры с инофирмами. "Понимаешь, раньше они грызлись за выигрышные роли, а теперь…" Теперь им неважно, что играть, важно – где. И какой категории будет валюта…

"Камо грядеши?"

Кстати, царство жратвы христианами всегда воспринималось как царство того, другого…

"Зачем он вступил в Союз писателей?" – "пытала" меня моя покойная мать лет двадцать назад по поводу одного нашего известного (ныне здравствующего на Западе и прямо-таки почитаемого здесь, "у нас") диссидента. – Ведь он литературовед, сээнэс, он и так без куска хлеба не сидел, нормально зарабатывал, ездил за границу. Зачем же он так унижался? Ради чего? Ради лишней кормушки? Ведь там, в уставе, черным по белому написано "соцреализм", "партийность", он же этого на дух не переносил! Зачем же вступал? Ведь пойми, он не писатель, для которого это – шанс прокормить семью! Он был о-бес-пе-чен, пойми! И на веревке его туда никто не тянул. Сам пришел, ДОБИВАЛСЯ! Зачем? Как не стыдно!"

Говорят, что про стыд нынче только старичье рассуждает, а на самом деле "нравственно то, что эффективно…". Ой ли? А как же знаменитое американское "йес", сказанное по телефону, после которого американский бизнесмен не расторгает даже невыгодную сделку? Для того чтобы порядочность на рынке человеческих качеств (не путать с Черемушкинским или Центральным) имела высокую цену, должен быть сформирован (автоматически такое не происходит) спрос на этот "товар"… Нравственность должна иметь высокую котировку на бирже качества! Возвращаясь же к нашей действительности – хотя бы слово "проходимец" не должно восприниматься как похвала, удачливый вор не должен оцениваться как социальный лидер, образец для подражания, законодатель нравственной моды. Профессионален ли экономист, восхваляющий теневого дельца, выдвигающий его на роль нового мессии? Читал ли он о сфокусированной рациональности как непреложном условии любого экономического рывка, об отсрочке вознаграждения, структуре мотивации? Это же хлеб экономики 80-х годов! Почему наши апологеты Запада не используют изощренный западный инструментарий для анализа того, что происходит у нас? Откуда это экономическое плебейство? Разве не ясно, что эта готовность забывать лишнее, жертвовать наукой в угоду групповым интересам и политической конъюнктуре дискредитирует их не только в глазах своих соотечественников, но и в глазах их западных учителей, – прежде всего как профессионалов. Потому что подлинный профессионализм историка, экономиста, философа, физика, рабочего, публициста немыслим вне чести, вне готовности пойти на крест за свою профессиональную веру, вне способности не к покаянию, нет, к искуплению своих грехов своею кровью. Здесь сердцевина всего того, что мы называем честью… Готовность платить…

"Ты Сашу не трогай!" – кричал один наш известный писатель другому в начале шестидесятых по поводу принесенных ему для публикации воспоминаний о Фадееве. "Саша чище нас, он свое заплатил…" "Саша" действительно заплатил страшной ценой за свой грех, а его ближайший соратник, замаранный ничуть не менее, нежели сам "Саша", пересидел вдали от Москвы самое страшное, "возвращенческое" время, а потом вернулся в стольный град на целом коне в ореоле борца со сталинизмом. "Покаяние!"