Vlad - Русская Жизнь . Мужчина 270109

Мейерхольды занимали целый этаж в первом доме от Тверской по Брюсову переулку. Я вошел, и позвонил в одну дверь, а он открыл другую. Я помню, как он меня слушал, – не глядел в упор, а повернул ко мне ухо, мол, «слушаю тебя, но не мешаю». Я читал из «Петербурга» Андрея Белого, «Лейтенанта Шмидта» Пастернака… Сработало. Меня взяли в труппу.

Я репетировал две роли: Корчагина в «Так закалялась сталь» и Гаврилу Пушкина в «Борисе Годунове». Ни того, ни другого мне на сцене сыграть не довелось, к сожалению. Но вот работа… Я вам могу сказать, что на любой репетиции у него сидела вся труппа – и занятые, и незанятые в спектаклях. А когда устраивались открытые репетиции, так вообще весь зал был полон; вся артистическая Москва приходила.

Благодаря Мейерхольду я встретился с Тухачевским. В какой-то момент мне пришла повестка в армию. А у нас был самый разгар работы. Мастер был в этот момент с Зинаидой Николаевной в Париже, я позвонил им туда и стал спрашивать, что делать. В ответ Мейерхольд прислал директору театра Свандовской из Франции телеграмму: «Аграновичу помоги обязательно!» Я явился к Тухачевскому в наркомат, и думал, что вот, сейчас придется объясняться. А Тухачевский стал так запросто расспрашивать – о здоровье Райх, о том, чем мы сейчас занимаемся, что готовим. Интересно ему было… Я получил бронь.

Однажды мне довелось выполнить поручение Мейерхольда. В театре Корша должно было пройти совещание, посвященное формализму в искусстве. Мейерхольд попросил: «Сходи, пожалуйста, послушай, что там про нас говорить будут…» Я отправился – а времени было в обрез, я опоздал. Капельдинер проводил меня на балкон, я зашел, скрипнув дверью. Мне показалось, что весь зал обернулся на этот звук. Президиум представлял собой картину «Обеспеченная старость» Лактионова: народные артисты, все в наградах, в церковной тишине внимали докладчику Павлу Маркову. Я старался вникать; в какой-то момент дверь скрипнула снова, и вошел обожаемый мною Алексей Денисович Дикий. Он облокотился о спинку моего кресла, обдав меня – благоуханными, замечу, – винными парами, послушал несколько минут, после чего внятно, четко, с оттяжкой по слогам произнес: «Гов-но!» Вот тут мне не показалось – обернулись все без исключения.

Во второй половине 30-х дела театра совсем разладились. Даже мне, при всем моем пиетете к мастеру, было там откровенно нечего делать.

Я пошел в армию, сам. Правда, бронь Тухачевского не давала мне возможности служить в регулярных войсках, и меня направили в ташкентский театр Красной армии. В 1937 году, во время наших гастролей по советской Средней Азии наши два вагона – товарный с декорациями и пассажирский с труппой – стояли на перецепе, на полустанке где-то посреди пустыни. Я вышел на перрон и увидел под ногами небольшую черепашку. В этот момент по радио, из репродуктора стали передавать последние известия. Первой новостью шел расстрел Тухачевского. В этот момент черепаха, пытаясь освободиться, прищемила мне палец, и я ее выронил. Она, бедная, упала на бетон, в ее панцире появилась трещина, из которой показалась кровь.

И вот в этот момент, с известия о расстреле вроде бы лишь шапочно знакомого, но все-таки близкого человека, у меня, бывшего бравого комсомольца, начали пропадать последние иллюзии относительно Сталина и всего того, что он творил в те годы и после. И дальнейшие страшные события – закрытие театра Мейерхольда, пытки и расстрел его самого, зверское убийство Зинаиды Райх – лишь подтвердили это.

Записал Алексей Крижевский

Армия слабых

О биологии и социуме

Александр Храмчихин

То, что военная служба является традиционно мужским делом, писать вроде бы и незачем. Банально до пошлости. С другой стороны, а это все еще верно? По крайней мере, применительно к европейской цивилизации, частью которой Россия была, есть и будет? Разумеется, со своей спецификой.

После окончания холодной войны у военной службы отняли сакральность, она объявлена такой же профессией, как и все остальные. На самом деле, это верно лишь в том случае, если армия никогда не будет воевать. Правда, тогда не очень понятно, для чего она вообще нужна, почему на ее содержание надо тратить деньги. Если война, все-таки, не исключена, то военная профессия принципиально отличается от других, поскольку больше ни одна профессия не подразумевает обязанности умереть, но сейчас говорить об этом просто неприлично. Это запрещают европейский пацифизм и российский цинизм.