Vlad - Русская Жизнь . Мужчина 270109

Хозяин кричит: «А хочешь, я тебя с Соткилавой познакомлю! Мы друзья, я ему двух баранов раз в месяц вожу! Он споет нам, он всем нам споет!» И так радостно становится за столом, так хорошо, так всем приятно, что споет им (было бы желание) далекий и всей стране известный Соткилава, что сотрапезники счастливо хлопают друг друга по спинам, и радуются, и ликуют.

И даже случайному гостю невозможно согнать с лица счастливую улыбку – потому что очень уж хорошая и правильная кипит вокруг жизнь. Чистая. Нормальная.

О мужчинах-блондинах не сочиняют анекдотов. Да и как можно осмеивать качества, являющиеся фундаментальными для всякого общественного устройства. Если нашего «блондина» и можно назвать человеком недалеким, то это значит лишь то, что к нему идти близко. Он – рядом. Он – везде. Парадокс заключается в том, что подлинная блондинка тип если не экзотический, то уж никак не массовый, а «мужчина-блондин» – человек нормы. Блондинка – ужасно непосредственна, «мужчина-блондин» – прекрасно посредственен.

Понять – значит упростить. «Настоящий мужчина» понимает и принимает свое предназначение, до прозрачности упростив его. Он формирует свой образ, отсекая все лишнее. Золотые яйца на машине – это не лишнее, это полезно для поднятия духа, а вот «странным снам предаваться» совершенно не обязательно. Разве что в ранней юности, но тут подступает жизни ЛЮТЫЙ холод. К тридцати годам следует жениться, потом отдать долги, потом терпеливо, в очередь, ждать денег и чинов. Вот тогда друзья и соседи скажут: «N. N. прекрасный человек».

Майк-плантатор

Из книги «Пики-козыри»

Арсений Березин

В 2007 году петербургское издательство «Пушкинский фонд» выпустило книгу рассказов «Пики-козыри», которая сразу сделалась библиографической редкостью. Автор книги семидесятивосьмилетний физик Арсений Березин забрал все пятьсот экземпляров, чтобы раздать их по своему усмотрению. В результате мало кто знает, что в России появился прекрасный писатель. Републикуя один из рассказов, мы решили сопроводить его небольшим интервью.

Майк учился в военно-морском инженерно-техническом училище – БИТУ. Каким ветром его туда занесло – ума не приложу. Мамаша у него была видным деятелем в Ленинградском союзе писателей и как могла проводила партийно-профсоюзную линию на то, чтобы у товарищей писателей, еще не выгнанных из Союза, было всего вдоволь, в рамках разумного: и публикаций в толстых журналах, и поездок по городам и весям, и путевок в Дома отдыха. Раз в неделю Майка отпускали из казармы. Он приходил домой, снимал с себя все синее и полосатое – штаны без пуговиц – клёш, рубашку без воротника – фланелевку, воротник без рубашки – гюйс, фуражку без козырька – бескозырку. Всю эту морскую атрибутику он забрасывал подальше в угол, надевал узкие горчичные «дудочки», клетчатый пиджак, повязывал шею косынкой или накидывал на нее кожаный витой шнурок с серебряными кончиками, водружал на голову широкополую шляпу – стетсон – цвета прелого сена и выходил прошвырнуться на Бродвей. Там уже кучковались друзья и приспешники: Файма по прозвищу Аскарида в обмороке, Же-Ба-Ри – Культурист, Боб – Граф Парижский, Кира Набоков – дальний родственник никому не известного писателя. Навстречу прогуливались другие узкобрючники – Юра Надсон, он же Дзержинский, Чу-Чу-буги – танцор Владимир Винниченко и Жора Патефон – знаменитый коллекционер джазовых пластинок. Всё это были стиляги.

Большинство из них уже повыгоняли из соответствующих учебных заведений, а некоторые там никогда и не побывали. Я как реальный студент третьего курса университета был среди них белой вороной, пока не довел свои штаны до 22 нормативных сантиметров и не купил на барахолке солдатские американские ботинки на двухдюймовой подошве. Тогда они, а заодно и комсомольские патрули начали меня замечать.

Первый же разговор с Майком озадачил меня.

– «For whom the Bell Tolls?» («По ком звонит колокол?») Хэма читал?

– Нет, его же не издавали.

– Ясно, – сказал Майк, – а Дос-Пасоса, «42-я параллель»?

Я не знал, кто такой Дос-Пасос и что находится на 42-й параллели. Я знал только про 42-ю улицу, но это не одно и то же. Майк посмотрел на меня с грустью:

– О Селине можно не спрашивать, «Путешествие на край ночи»?

Я обреченно кивнул головой.

– Запишешься в библиотеку Дома ученых, – сказал Майк. – Там дают иногда оригиналы своим людям.

Предстояло попасть в Дом ученых, стать там своим человеком, да еще заодно научиться читать в подлинниках Хемингуэя, Дос-Пасоса, Скотта Фитцджеральда, Джеймса Джойса и многих других пресловутых и неизведанных. Майк думал, что со своим «For whom the Bell Tolls?» он отделался от меня раз и навсегда, но когда через пару месяцев я между делом процитировал оттуда эпиграф Джона Донна целиком, Майк напрягся. Во-первых, он плохо понимал английский и читал всех этих авторов в служебных переводах, которые доставал через мамашу, а во-вторых, ему не понравилось, что я оказался не так прост, как выглядел с первого взгляда. Но это не отразилось на моем отношении к нему – восторженном и почтительном. Майк, сам не ведая того, стал для меня гуру. Его жизнь в училище мало отличалась от моей в университете и была мне неинтересна, но его жизнь в современной литературе, его запанибратские ровные отношения со стариной Хэмом, его чувство стиля и языка вызывали у меня восхищение, и я наслаждался общением с ним, ловил каждое его слово, каждое замечание, стараясь не очень-то выдать свое отношение робкого ученика к любимому учителю. Что бы я был без Майка? Заурядный советский студент с куриным кругозором, уже не оболваненный пропагандой, но еще не достигший восприятия внешнего мира хотя бы на уровне Джорджа Оруэлла. За Оруэлла тогда давали до пяти лет, в английском оригинале меньше, особенно если притвориться, что ничего по-английски не понимаешь, и книжка попала случайно для сдачи в макулатуру. Как писатель Оруэлл на меня большого впечатления не произвел, о чем я и сказал Майку.