Ардаматский В.И. - САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

Савушкин видел, как рука Щукина, державшая бумагу, упала на колени, на лбу и скулах появились красные пятна, дышал он порывисто и шумно.

- Кто сказал им, что я партизан? - прошептал он.

- Мы, - ответил Савушкин. - Нам показалось, что такой обман не будет подлым. Если вы окажетесь настоящим человеком, а не законченным подлецом, лучше будет, чтобы семья ваша ничего о вашей измене не знала. Ну а если… Тогда переживания ваших близких не могут никого интересовать.

Щукин думал о чем-то, смотря прямо перед собой, потом снова стал читать письмо. Когда он дошел до строчек, написанных сыном, он вдруг издал какой-то булькающий звук и отвернулся. Плечи его вздрагивали.

Щукин дочитал письмо и спросил:

- Вы мне оставите это письмо?

- Пожалуйста.

Щукин торопливо спрятал письмо: он точно боялся, что его отнимут.

- Что вы от меня хотите? - уже спокойно спросил он.

- Сначала я хочу знать: действительно вы хотите заслужить снисхождение Родины?

- Да, хочу, - торопливо ответил Щукин.

- Но вы, надеюсь, понимаете, что для этого вам надо сделать немало?

- Все, что в моих силах, я сделаю.

- К вам в «Сатурне» обратится наш человек. Он спросит у вас, готов ли ответ Ольге Викентьевне и Косте. Вы ответите: готов. И тот человек скажет вам, что вам надо делать. Запомнили?

- Да. А если тот человек не придет?

- Не беспокойтесь, придет. А теперь расстанемся. - Савушкин протянул руку Щукину. - Желаю вам одного - заслужить право вернуться к семье.

- Спасибо, спасибо, - пробормотал Щукин, не выпуская руки Савушкина. - А могу я написать хоть несколько слов жене?

- Можете. Передайте тому человеку, который к вам обратится.

- Спасибо. Я сделаю все, что смогу.

Спустя два дня в столовой во время обеда к Щукину подошел Рудин. Они обстоятельно и долго разговаривали по поводу сообщений, полученных от нескольких агентов об изменениях в личной документации советских военнослужащих. Агенты били тревогу и требовали замены их документов новыми. Было основание предполагать, что два агента из-за устаревших своих документов уже провалились.

Рудин наблюдал за собеседником: изменилось ли в нем хоть что-нибудь после встречи с Савушкиным? Но не таков был Щукин, чтобы хоть чем-нибудь выдать себя. Он был, как всегда, сдержан, угрюм и немногословен. Это даже настораживало.

И все же Рудину нужно было действовать. Когда в их разговоре наступила пауза, Рудин спросил, готов ли у Щукина ответ на письмо жены и сына.

Щукин внимательно посмотрел на Рудина и еле заметно улыбнулся.

- Ответ готов.

Минуту они молчали, пристально глядя друг на друга. Потом Щукин сказал:

- Имейте в виду, Мюллер в отношении вас что-то подозревает.

- Откуда это вам известно?

- Тот ужин после награждения проводился по плану Мюллера.

- Я так и думал.

- Но я-то считал их подозрения неосновательными, - улыбнулся Щукин. - Очень боялся, что вы пьяный можете безотчетно подтвердить их подозрения какой-нибудь глупой фразой по-русски и пропадете зазря, и поэтому предупредил вас. Но вы, надо сказать, испытание выдержали отлично. Биркнер потом сам сказал мне, что, очевидно, Мюллер в отношении Крамера ошибается. И все же в свою группу «Два икс» он взял не вас, а меня. Вам нужно быть настороже.

- Я всегда настороже, - просто сказал Рудин. - А теперь давайте о деле. Мы должны знать все, что делается в группе «Два икс».

Первые два дня Кравцова допрашивал следователь гестапо Штих. Кравцов знал его в лицо, не раз видел его на совещаниях, но никаких общих дел у них никогда не было, и допрос был их первым разговором. Штих был маленького роста, обувь носил на высоких каблуках; щупленький, он шил себе кители с высокими ватными плечами и подкладкой на груди, носил очки с толстыми стеклами, через которые его глаза казались неимоверно большими. Когда он снимал очки, лицо его принимало детски беспомощное выражение. Бее это Кравцов успел заметить в первые же минуты, когда его привели, и Штих, не начиная допроса, важно, но явно бесцельно долго перекладывал на столе какие-то бумаги.

Всю ночь, проведенную в одиночной подвальной камере, Кравцов не спал. Сначала он обдумывал возможные причины своего ареста. Потом, убедившись, что он слишком мало знает, для того чтобы составить логическую картину событий, занялся тренировкой памяти по своей версии. Это оказалось очень кстати. Со временем версия в каких-то своих мелких деталях стала забываться, а допрос-то именно с этого и начался.