Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

Воды нет горячей,- мрачно заметил Степан Александрович. В это время, обернувшись, он увидал своего друга.

А, ты здесь? – произнёс он с удивлением, но без особой радости.

У меня уже все прошло,- заметила Нина Петровна, пока Пантюша целовал Толстиной руку.

Не верьте! Не верьте этим внезапным улучшениям. Помните, как бедный Семён Павлович за пять минут до смерти почувствовал себя настолько хорошо, что по телефону вызвал цыган. В результате цыгане попали на панихиду. Но вы лежите дома? Без мужа?

Нина Петровна сделала мне честь экстренно вызвать меня,- сказал Лососинов смущённо.

Но вы разве врач?

Мы все на фронте стали немного врачами.

А в халате теперь ведь можно ходить по улицам, глуповато заметил Соврищев,- тебя могли принять за бухара, за хи… хи… хивинца… вообще национальное меньшинство.

Да, я так торопился, что не успел переодеться,-

побагровев, произнёс Степан Александрович и, заклявшись, вышел из комнаты. Пантюшка после-

Терпеть не могу этой дуры,- пробормотал Степан Александрович, разумея Толстину,- А тебя что принесло?

Пантюша Соврищев дерзко посмотрел на него.

Я приехал за тобой, Лососинов,- сказал он,- твоё поведение мне не нравится.

Степан Александрович вздрогнул и нахмурился.

То есть? – глупо спросил он.

Смотри, во что ты превратился,- нахально продолжал Пантюша,- я сам, голубчик, люблю женщин, но нельзя же ради них пренебрегать общественным долгом. Я лично дал себе слово не прикасаться руками ни к одной женщине, пока династия не будет восстановлена.

Степан Александрович даже весь задрожал от негодования.

Ты будешь читать мне нотации! – презрительно сказал он.

Да, я! Поскольку я сейчас укрепляю российский трон, а ты только…

И Соврищев неприлично обозначил основное занятие Степана Александровича.

Я прошу тебя не вторгаться в мою личную жизнь.

Я не вторгаюсь, а говорю… Посмотри на себя в зеркало, на кого ты похож? Не то Фамусов какой-то, не то Аксаков. Российский император в плену у хамов, а ты…

Дурак! Я, может быть, больше тебя страдаю…

Докажи на деле.

И докажу…

Пантюша дерзко хихикнул.

В этом халате? Ну, прощай, меня ждут мои единомышленники. Я хотел тебя привлечь, но если тебе важнее баба…

Идиот! Воображаю, что это за компания.

Во всяком случае, самоваров мы не ставим для

дамских животов. Прощай!

Подожди, в чем дело…

Поедем, увидишь.

Сейчас… я переоденусь… Хотя я уверен, что от тебя нельзя ждать ничего путного.

Пантюша ничего не ответил, но молча отогнул обшлаг пиджака.

Там был вышит крошечный двуглавый орёл, но не общипанный, а как следует: орёл с короной, державой и скипетром.

Степан Александрович побледнел от зависти, но нашёл в себе силы недоверчиво усмехнуться. Затем он пошёл одеваться.

На улицах было уже темно. Откуда-то доносились звуки Марсельезы и глухой грохот грузовиков, летящих во весь опор. Какая-то женщина пела во мраке:

Он бесстыдник, он срамник. Все целует в личико, Мой любезный большевик, А я меньшевичка.

Степана Александровича слегка мучила совесть, ибо он ушёл, ничего не сказав Нине Петровне,- она бы его не отпустила, боясь пролетариата. Правда, он сильно рассчитывал, что Толстина просидит ещё часа три.

Они шли по тёмным переулкам между Арбатом

Пречистенкой. Внезапно Соврищев остановился и, вынув из кармана большие синие очки, как у слепых, сказал:

– Надень!

– Какого черта?

– Надень, говорю тебе!

– Я в них ничего не вижу.

Это и требуется. Изображай слепого. Видишь, это конспиративная квартира, а мы ещё не имеем? основания доверять тебе.

Дурак, я иду домой!

Прощай!

Постой!.. Ты хочешь скрыть от меня адрес?

Да.

Степан Александрович с ужасом чувствовал, как Соврищев неуклонно берёт над ним власть. Он мысленно проклял Нину Петровну.

Я могу дать тебе слово…

Милый мой, я действую по инструкции целой организации.

Ну, чёрт с тобой!

Степан Александрович надел очки. Стекла с внутренней стороны были заклеены чем-то, так что решительно ничего не было видно.

Пантюша взял его под руку и энергично поволок.

Степан Александрович слышал, как сказала какая- то женщина:

Господи! Сколько людей покалечили. Кто без глаз, кто без носа.

Они вдруг повернули направо и пошли по мягкой земле,- очевидно, по двору.

На особенный троекратный стук отворилась дверь, и торжественный радостный голос произнёс, сильно картавя: