Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

«Мы наш, мы новый мир построим…»

Старик перегнулся через перила, вскрикнул, вдруг перевесился как-то странно, будто кукла,- и с пятого этажа на мостовую.

У красных офицеров кони шарахнулись…

Да-с! Так вот, у каждого из людей за спиной такая фантастика, что, говорю, беги домой, успевай записывать… Извиняюсь… Я выйду на улицу на одно мгновение. Плохое сердце… От духоты головокружение… За шляпой моей последите… Читали, что в газетах пишут по поводу выставки?

Он вышел. Я не стал читать газету. Румыны заиграли отрывочный танец. Мне вспомнились бесконечные ночные степи… Пивной хмель плавал над головами людей серыми дымными змеями. Он не возвращался. Я поднял газету. Моей шляпы не было. Я полез в карман. Бумажника не было. Я полез в другой – часов не было.

Он отнял у меня и время и деньги. Новую шляпу заменил старой.

Шесть пустых бутылок ожидали расчёта.

Фантастика!

Через два дня по почте пришли документы.

Деньги же были удержаны.

За любопытные сюжетцы.

Ивану Вавиловичу Пробочкину было необыкновенно приятно. Небо синее, море синее, дорога меж виноградниками белая, жаркая, вдоль дороги кипарисы, пылью напудренные, а из-за каменных оград деревья, будто кровью, черешней обрызганные. Благодать! Благодать!

Иван Вавилович Пробочкин глядел, глядел и вдруг духом умилился, дышать стал всей грудью. Глаз даже сразу слезу источил. Посмотрел на супругу свою пышная вся, в белом – руки голые, шея голая от солнца лупится.

Ты дыши, Машенька!

Я и то дышу. Воздух уж очень хороший.

Нет! А горы-то? Высотища? А море-то? Я думаю, что нет такого пловца, чтоб море переплыл.

Ещё бы человеку море переплыть! Ты уж скажешь!

А что, ежели на ту вон верхушку взобраться и сесть? А? Машенька? Я думаю, с неё Крым как на блюдечке. Пожалуй, ещё Турцию видно.

Ты уже выдумаешь! В такую жару на гору лезть!

А мне что жара? Сниму рубашку, да и полезу! Кто меня тут осудит!

Сопреешь!

Сопрею – высохну! А, Машенька? Полезем?

Нет уж… Я лучше соснуть пойду… Мне после шашлыка что-то… нудно!

Хороший шашлык был! Шашлык был что надо!

Ты полезай, коли охота… Я, ты знаешь, Веревьюнчик, тебя не хочу стеснять. А я пойду соды выпью, да и сосну…

Иван Вавилович с умилением обнял пышный стан, будто погрузился в жаркую, умело взбитую перину. Подождал, пока скрылось за поворотом кисейное платье, ещё раз оглядел все – благодать! – и полез по узенькой тропочке. «К обеду не опоздай»,- послышалось снизу.

Иван Вавилович умилялся уже целую неделю; с того мига, когда носильщик, приняв с извозчика подушки, спросил, как показалось, почтительно: «На скорый?»

Тут-то и умилился Иван Вавилович и подмигнул супруге:

Два года назад меня на этом самом вокзале, как собаку паршивую, шугали – куда прёшь, а теперь? Чистота-то… Господи! Смотри, смотри! «Вам на скорый?» Дожили до времечка!

Поезд был блестящий и гладенький, вагоны зелёные, как огурчики, жёлтые, как апельсины, на всех аншлаги: «Москва – Севастополь», а у ступенек проводники важные, в серых куртках, с серебряными пуговицами. Когда прожужжал третий звонок, вынул Иван Вавилович часы и головой покачал с улыбкой изумлённого удовлетворения:

Чок в чок! А раньше? «Когда поезд?» «А мы почём знаем! Хочешь ехать, ступай дрова грузить!» А теперь? Н-да! Вот вам и большевики! Я всегда говорил!

Ну, уж и говорил! Забыл, как мешки таскал?

Ну, таскал! Мировые перевороты без эксцессов протекать не могут. Почитай-ка, как французы друг дружке головы рубили… Нет, ей-богу, молодцы… Жалею, что на вокзале бухаринскую книжечку не купил!

Но до слез умилился Иван Вавилович в вагоне- ресторане. За окном степь, вблизи зелёная, вдали синяя, ещё дальше лиловая. Вокруг станций ветками в небо тополя, хаты белые, словно мукой вымазаны.

Ведь вот раньше на этой самой дороге – солдатье, теплушки, мешочники… Корку сухую вынул из кармана, жуй, буржуй, угоднику своему молись… Соль, помню, в кошельке вёз. А теперь… Шницель по-венски… Легюм из свежих овощей… Соль «серебос» какая-то, чёрт её знает! Нет, молодцы… К нам иногда в магазин коммунист один ходит за башмаками… Надо будет поговорить… Я ведь тоже человек идейный… Я не вошь какая-нибудь на общественном теле.

Фу, Веревьюнчик, за обедом такие гадости.

А что же? Разве неправда?