Майкл Эрард - Феномен полиглотов

Испанский – 217

Русский – 213

Корейский – 202

Санскрит – 159,5

Персидский – 153

Греческий – 107

Хинди – 107

Гэльский – 107

Польский – 102

Исландский – 83

Чешский – 57,5

Сербскохорватский – 57,5

Шведский – 51

Каталанский – 44

Древнескандинавский – 40

Итальянский – 39,5

Португальский – 37,5

Турецкий – 34,75

Японский – 30

Румынский – 26,25

Древнегреческий – 22

Средний верхненемецкий – 17

Датский – 17

Англосаксонский – 14

Старофранцузский – 14

Африкаанс – 12

Норвежский – 12

Окситанский (провансальский диалект) – 12

Суахили – 12

Украинский – 10

Новонорвежский – 8

Болгарский – 8

Старославянский – 8

Иврит – 8

Среднеанглийский – 7

Фризский – 7

Старый верхненемецкий – 6

Древнешведский – 5

Гэльский шотландский – 4

Гэльский мэнский – 4

Уэльский – 4

Бретонский – 4

Корнуэльский – 4

Тайский – 4

Индонезийский – 4

Вьетнамский – 4

На работу с каждым из оставшихся шестидесяти семи языков он потратил от получаса до трех часов. «Я, возможно, никогда не выучу казахский, – сказал он, – но хочу знать, как он звучит. Если люди на улице будут разговаривать по-казахски, я хочу знать, что это именно он».

Я решил встретиться с отцом Александра, Айваном, который мог бы рассказать свою историю о детских годах Александра. Я ожидал увидеть угрюмого и сдержанного человека, но когда он подъехал ко мне, увидел косматого старичка лет семидесяти с длинными седыми волосами и невероятной челкой, нависающей над круглыми очками; он был похож на близорукую овчарку, втиснувшуюся на переднее сиденье «тойоты» девяностых годов выпуска. В Айване прослеживалась обходительность Александра, и было видно, что дай ему только шанс – и он будет часами говорить о ревностном изучении языков.

Когда Айван с братом-близнецом Джозефом в конце 1940-х годов переехал из Мексики в Миннесоту, их одноклассники глумились над ними, говоря, что они не американцы, а индейцы. Чтобы влиться в коллектив, он перестал говорить по-испански. В девятом классе он влюбился в латынь – по большей части из-за ее сходства с испанским, языком его отца-мексиканца. Братья были необузданными провинциалами, неисправимыми романтиками в джинсовых пиджаках. Будучи подростками, они так серьезно соревновались друг с другом, что поделили между собой сферы деятельности, как военные трофеи: Айван получил поэзию и языки, а Джозефу досталась сфера искусства, и в итоге он стал доктором искусствоведения [39]. Айван с жадностью впитывал в себя языки романской группы, находя материалы по французскому, итальянскому и португальскому языкам в библиотеке, прочесывая магазины в поисках книг на каталанском и провансальском, отыскав «Разговорный румынский» в чикагском букинистическом магазине. «Я сводил свою мать с ума, когда разговаривал с ней по-румынски», – рассказывал он. Его профильной дисциплиной в колледже была латынь, а помимо нее он начал изучать древнегреческий, что привело его к санскриту – отправной точке для изучения хинди, бенгальского, сингальского и непальского с захватом персидского по пути [40]. Все языки, за исключением латыни, французского и итальянского, были изучены им не на школьной скамье. Помимо уже перечисленных он знает немецкий, немного древнескандинавский, древнеисландский, русский, арабский и немного китайский. «Возможно, Александр помнит, как я изучал санскрит после утреннего душа с полотенцем на голове», – говорил Айван. Было легко представить его в таком образе – и маленького Александра, незаметно приткнувшегося рядом. Затем я представил его в очереди в супермаркете, читающим какой-нибудь иностранный фолиант, облокотившись на тележку, – он говорит, что если способен читать иностранную книгу в такой обстановке, значит, на самом деле знает язык.

Он согласился, что болезнь Макса действительно отразилась на психологии четырнадцатилетнего Александра. По словам отца, мальчики не уживались, и старший чувствовал себя виноватым, боясь, что он тому причиной. В поисках хорошего попечения о Максе семья переехала из Нью-Йорка в Калифорнию, что усугубило чувство вины Александра. Айван сказал, что видел, как Александр ушел в себя и «фактически перестал существовать как личность». Затем Айван стал работать библиотекарем в Калифорнийском университете в Беркли, внося в каталоги материалы по иностранным языкам, включая новогреческий и некоторые южноазиатские языки, и его поэтические произведения часто публиковали.