Филиппа Грегори - Меридон

И Уилл не ошибся.

Всего пару дней спустя, когда я копалась в саду, а Лиззи помогала и мешала с совком в грязных руках и с землей на лице, прибежал мальчишка с почты, принес письмо, адресованное «леди Саре Хейверинг на попечении Уилла Тайяка», что, как я подумала, было мастерским компромиссом между почтовой точностью и скандалом.

Джеймс Фортескью был краток и писал по делу: «Я не могу выразить, насколько я счастлив, что вы обрели счастье вместе. Прошу, не заботьтесь о мнении света. Вы строите в Широком Доле новый мир и не можете ожидать, что вас примут те, кто живет в старом. Благословляю вашу отважную попытку обрести свободу».

Я положила письмо в карман бриджей, чтобы показать Уиллу, когда мы встретимся в поле в середине дня.

Приятно было узнать, что я не разочаровала Джеймса Фортескью. Он был единственной моей связью с матерью, которой я не знала, с Джулией Лейси. Если он понимал, что мы пытаемся построить новый мир, стать новыми людьми, возможно, и она бы поняла. О Перри я вовсе не думала. Ни о Хейверингах, ни об их блестящем говорливом светском мире я не вспоминала – они отвалились от меня, словно их никогда и не было. Они исчезли, и я едва могла вспомнить бессмысленные уроки, которые получила в той пустой жизни, рядом с ними.

Мы с Лиззи занялись клумбой.

Уилл пообещал мне, что в середине ее будет розовый куст, и мы с Лиззи вскапывали землю, внося навоз. Мысли мои были настолько заняты Джеймсом Фортескью и его письмом, что когда я услышала стук копыт по тропинке и скрип колес экипажа, я распрямилась, подхватила Лиззи и взвалила ее себе на бедро, чтобы дойти до калитки. Я думала, что увижу наемный портшез и Джеймса, улыбающегося мне из окна.

Утро было солнечным, я заслонила глаза ладонью, а другой рукой обняла маленькое тельце Лиззи, пухлыми ручками обхватившей меня за шею. С внезапным изумлением я увидела, что возле моей калитки останавливается вовсе не экипаж Джеймса.

На его дверце был герб Хейверингов, и, когда лакей опустил подножку, я увидела Перри – одного.

– Сара? – растерянно спросил он и спустился с подножки, моргая от яркого солнца. – Сара?

Я увидела, что пьянство довело его до того, что он едва меня узнавал. Он трясся, глаза его были запекшимися, он щурился на свет. Лакей стоял за его спиной, как скала, глядя строго перед собой. Он был так вышколен, что мог притвориться глухим и немым, когда оказывался среди скандала, вроде нынешнего. Перри оперся на плечо лакея и прислонился к нему, как прислоняются к воротам.

– Это что, ребенок? – с недоумением спросил Перри.

– Нет, я не ребенок! – отозвалась Лиззи, настроенная спорить.

Я ухватила ее покрепче, чтобы она успокоилась, и сказала:

– Это маленькая девочка, Перри, Уилл Тайяк – ее отец. Я присматриваю за ней вместе с ним.

Перри взглянул мимо меня и Лиззи на домик.

У входной двери еще стояли несколько поздних роз, замерзшие в бутонах. Возле садовой стены цвел желтый, как латунь, куст форзиции.

– Очаровательно! – неуверенно произнес Перри и умолк. Он словно не знал, что еще сказать.

– Я приехал забрать тебя домой, – сказал он.

Матушкины наставления неожиданно прорезались в его блуждающем мозгу.

– Если ты вернешься немедленно, скандала не будет, и я тебе ни слова не скажу. Я тебя прощу, – напыщенно произнес он. – Можем жить в деревне, сколько пожелаешь. Я брошу играть и пить.

Он на мгновение умолк и завел глаза, словно пытался вспомнить что-то еще.

– Нет! – сказал он. – Я уже бросил. Меня потрясло, что ты нас так оставила. Я уже бросил. Так что можешь вернуться.

– Ох, Перри! – ласково сказала я. – А в кармане у тебя что?

Тупо моргая, он сунул руку в правый карман и поморщился, вытащив фляжку, – я знала, что она там будет. Из другого кармана он извлек пачку бумаг. Карточные расписки, долги других игроков. Зимний ветер подхватил несколько листков и понес их по улице. Потеря была небольшая. Я догадывалась, что они бесполезны.

– Нет, Перри, – тихо сказала я. – Я не вернусь домой. Скажи маме, что я благодарна ей за доброту и что я не буду против бракоразводного процесса. Скажи, что у меня преступное прошлое и что она может меня сбросить со счетов, чтобы ты снова мог жениться. Скажи, что мне жаль, но я буду жить здесь, в Широком Доле, с человеком, которого люблю.

Перри снова замигал. Вынул фляжку, открыл и приложился.

В чистом холодном воздухе Широкого Дола запах теплого джина был сладок до тошноты. Перри повернулся и нетвердо направился к экипажу. Лакей, бесстрастный, как статуя, поднял подножку, закрыл дверь и встал на запятки. Руки у него были синие от холода. На меня он даже не взглянул.