Джоржетт Хейер - Великолепная Софи

– Совершенно с вами согласен, – сухо заметил сын. – Надеюсь, вам не придется сожалеть о своей доброте, матушка.

– О нет, что ты! Я уверена в этом! – воскликнула она. – Твой дядя так ее описал, что мне не терпится поскорее с ней увидеться! Бедное дитя! Наверное, никто не принимал в расчет ее желания или удобства! Я чуть было не рассердилась на Горация, когда он без конца повторял мне, что она славная малышка и никогда не доставляла ему ни малейшего беспокойства! Смею заметить, что он никому не позволит доставить себе хотя бы намек на беспокойство, ибо на всем свете не отыскать второго такого эгоиста! София наверняка унаследовала мягкий характер своей бедной матери, и я не сомневаюсь, что она станет хорошей подругой для Сесилии.

– Надеюсь, – ответил Чарльз. – Вот, кстати, матушка! Я только что перехватил очередной букет цветов, который этот молокосос прислал моей сестре. К нему прилагалось послание.

Леди Омберсли взяла это письмо и в смятении уставилась на него.

– И что мне с ним делать? – спросила она.

– Бросьте его в огонь, – посоветовал сын.

– О нет, я не могу, Чарльз! Оно может быть вполне невинным! Кроме того… Может быть, это письмо от его матери, адресованное мне!

– Крайне маловероятно, но если вы так полагаете, то вам лучше его прочесть.

– Разумеется, ведь это мой долг, – без особого энтузиазма согласилась она.

Он окинул ее презрительным взглядом, но ничего не сказал, и после секундного замешательства она все же сломала печать и развернула лист бумаги.

– О боже, это стихи! – воскликнула она. – Должна сказать, очень милые! Послушай, Чарльз!

– Покорно благодарю и прошу избавить меня от этого! – резко прервал ее мистер Ривенхолл. – Бросьте его в огонь, матушка, а Сесилии скажите, что она не должна получать письма без вашего позволения!

– Да, но стоит ли сжигать его, Чарльз? Подумай, ведь это может быть единственный экземпляр стихотворения! Возможно, он захочет напечатать его!

– Он не посмеет печатать подобный вздор о моей сестре! – угрюмо заявил мистер Ривенхолл, властным жестом протягивая к матери руку.

Леди Омберсли, всегда покорявшаяся сильной воле, уже собиралась отдать ему послание, когда дрожащий голосок, донесшийся со стороны двери, заставил ее остановиться.

– Мама! Нет!

Рука леди Омберсли упала; мистер Ривенхолл резко повернулся, и на его лицо легла тень. Сестра, метнув на него исполненный жгучего презрения взгляд, подбежала к матери и воскликнула:

– Отдай его мне, мама! Какое право Чарльз имеет сжигать мои письма?

Леди Омберсли беспомощно взглянула на сына, но тот промолчал. Сесилия выхватила у матери развернутый лист бумаги и прижала его к своей бурно вздымающейся груди, что заставило-таки мистера Ривенхолла разомкнуть уста.

– Бога ради, Сесилия, довольно с нас этих комедий! – сказал он.

– Как ты смеешь читать мои письма? – бросила она в ответ.

– Я не читал твоего письма! Я отдал его матушке, и вряд ли ты осмелишься утверждать, будто она тоже не имеет права прочесть его!

Ее нежные голубые глаза наполнились слезами, и она негромко произнесла:

– Это ты во всем виноват! Мама бы никогда… Я ненавижу тебя, Чарльз! Ненавижу!

Он пожал плечами и отвернулся. Леди Омберсли неуверенно произнесла:

– Ты не должна так говорить, Сесилия! Тебе ведь известно, что неприлично получать письма без моего ведома! Боюсь даже представить, что сказал бы твой отец, узнай он об этом.

– Отец! – презрительно вскричала Сесилия. – Нет! Это Чарльз получает удовольствие оттого, что делает меня несчастной!

Брат оглянулся на нее:

– Пожалуй, бесполезно убеждать тебя в том, что я искренне желаю лишь одного – чтобы ты не была несчастлива.

Она не удостоила его ответом и дрожащими руками бережно сложила письмо, спрятала его на груди и с вызовом посмотрела на брата. Он ответил ей исполненным презрения взглядом; мистер Ривенхолл приклонился плечом к каминной полке, сунул руки в карманы бриджей и с саркастической усмешкой стал ожидать, что еще она ему скажет.

Но Сесилия только всхлипнула и вытерла слезы. Она была прелестной, очень красивой девушкой, и завитые крупными локонами светло-золотистые волосы мягко обрамляли ее тонкое лицо, которое от гнева раскраснелось и стало еще прекраснее. Обычно весь ее облик дышал задумчивой печалью, но недавняя перепалка зажгла в ее глазах воинственные огоньки, и она прикусила нижнюю губу, что придало ее лицу озлобленное выражение. Брат, наблюдая за ней с неприкрытым цинизмом, заметил вслух, что ей следует чаще выходить из себя, поскольку гнев делает ее еще красивее, придавая живость ее привлекательной, но заурядной внешности.