Эви Данмор - Мой любимый шотландец

– Гринфилд глупец, раз не держит ее в строгой узде, – заметил он скорее себе, чем Мэтьюсу, но помощник, как всегда, услужливо кивнул.

Видимо, у Джулиана Гринфилда, основателя крупнейшего в Британии банка, принадлежащего одной семье, есть и другие заботы, кроме как присматривать за потомством. У магната сейчас изрядные трудности с портфелем ценных бумаг в Испании – молодой король затеял новую банковскую реформу. Вдобавок несколько лет назад его почти вытеснил из испанского железнодорожного сектора банк братьев Перье. Люциан подозревал, что именно поэтому Гринфилд прислал ему целых два приглашения на деловой ланч, хотя прежде они не встречались. Сам Люциан давно сократил свою деятельность в испанском секторе, за исключением нескольких вложений. Он все еще владел тридцатью процентами акций в железнодорожном концерне «Пласенсия – Асторга», и Гринфилд наверняка об этом пронюхал. Что ж, продажа последних крупных инвестиций в Испании может способствовать успеху его миссии .

– Напомните, Мэтьюс, что еще числится в вашем списке добрых дел?

Помощник напрягся, словно нерадивый школьник, которого вызвали к доске. Иногда тридцатилетний Люциан забывал, что Мэтьюсу – тридцать один. В лучшие для слуги дни хозяин с ним рядом чувствовал себя глубоким стариком.

– Я посоветовал вам не скрывать своего имени, занимаясь благотворительной деятельностью, – напомнил Мэтьюс. – К примеру, без вашей финансовой поддержки больница в Йорке прекратила бы существование. Имя ее покровителя следует обнародовать до конца сезона.

Люциан фыркнул.

– Мое черное имя вряд ли пойдет больнице на благо.

– Именно поэтому я так тщательно подобрал подходящие пункты: поскольку помощью заведения пользуются лишь неимущие, разве станут сильные мира сего возражать?

Не станут, ведь им плевать на больницу, которая лечит отбросы общества.

– Ладно, – кивнул Люциан. – Раскрой мое имя.

Мэтьюс выглядел довольным. Похоже, список заметно сократился после отмены визитов в галерею и тому подобных мероприятий. Вернувшись в Белгравию, он наверняка уйдет в свою комнату и будет наигрывать на флейте одну и ту же мелодию, как делает всегда, чтобы успокоить нервы.

Подход Мэтьюса не лишен смысла, однако Люциан подозревал, что тот окажется неэффективен и принесет одни хлопоты. За последние месяцы он и так изменил своим привычкам – продал несколько векселей менее одиозным кредиторам, чем он сам, и даже простил один долг – поступок с его стороны совершенно беспрецедентный. Пока это не принесло никаких плодов вроде приглашения в кулуары министерства финансов.

– Сэр, кое-что может оказать на вашу репутацию незамедлительное и благоприятное воздействие, – проговорил Мэтьюс.

– Я весь внимание.

Помощник смотрел скорее в точку рядом с его плечом, нежели в глаза.

– Перестаньте мучить графа Ратленда.

При звуке ненавистного имени грудь Люциана будто сковало льдом.

– Ни за что, – негромко проговорил он.

Губы Мэтьюса побледнели, и Люциан вновь посмотрел в грязное окно. Подобные хлюпики с их чертовыми сантиментами действовали ему на нервы. Впрочем, он готов был поспорить, что Мэтьюс тоже питает к нему неприязнь. Четвертый сын барона, Мэтьюс занимал в иерархии пэров самое низкое положение и прозябал в благородной нищете, однако считал себя человеком высшего сорта. Он упрямо придерживался аристократических привычек и носил жилет, сюртук и брюки разных цветов, и на его шарфах красовался семейный герб. Он вставлял негромкие замечания на латыни, а его длинные тонкие пальцы в жизни не держали ничего тяжелее чертовой флейты или колоды проигрышных карт. Мэтьюс ненавидел выполнять приказы такого выскочки, как Люциан, хотя тот и вытащил его из вонючей камеры в долговой тюрьме.

С большими проволочками они наконец добрались до резиденции в Белгравии. Кабинет встретил Люциана прохладной тишиной – побочный результат заложенных кирпичом окон. Лампы на стенах ожили, залив тускло-желтым светом краски персидских ковров и стопки научных журналов, высившихся почти до потолка. Газовое освещение давало слишком мало света, к тому же изрядно коптило. Люциан подошел вплотную к огромной экономической карте во всю восточную стену, чтобы разобрать цвета нитей, отмечавших финансовые потоки Европы и восточного побережья Северной Америки. Он напрасно портит зрение, изучая свои сделанные убористым почерком записи и вырезки по вопросам британского налогообложения, которые крепятся булавками к стене позади письменного стола. Как только новые лампы и электрические провода Эдисона докажут свою безопасность для использования в помещениях, он мигом избавится от газового освещения в собственных домах.