Эви Данмор - Мой любимый шотландец

Экипаж с рыжеволосым грузом влился в поток лондонского транспорта, и по спине Люциана Блэкстоуна пробежал холодок предчувствия. Странно, ведь он давно перестал верить в судьбу и предпочитал ковать свое будущее сам.

– Одна из дочерей Гринфилда, не так ли?

Он сообразил уже в коридоре, когда девица наконец прекратила размахивать руками, визжать и разбивать антиквариат. Что ж, теперь ясно, почему у него заныло под ложечкой, – чувство, знакомое любому вору, заметившему нечто ценное.

– Полагаю, что да. – Мэтьюс нервничал больше, чем обычно. – Рыжие волосы, невысокая, фигуристая…

– Мэтьюс, я не слепой! Теперь вы. – Он повернулся к Ренвику, который болтался с ними на задней лестнице, вместо того чтобы вернуться к работе. – Почему вы решили, что она пришла сюда потрахаться?

Ренвик почесал в затылке.

– Девушка была без сопровождения.

– Это необходимое, но вовсе не достаточное условие, дурачина!

– Насколько я понимаю, дамы время от времени к вам заглядывают, чтобы покувыркаться…

– Посреди бела дня? – ощерился Люциан. – К тому же с парадного входа? Запомните, Ренвик: даже если сама вавилонская блудница постучится в мою дверь, не вздумайте пускать ее в дом!

Он редко растягивал гласные звуки на шотландский манер, однако сегодня на него что-то нашло: слово «блудница» прозвучало весьма протяжно и смачно. Мэтьюс неловко переступил с ноги на ногу.

– Она подняла шум, – упрямо твердил Ренвик. – Ломилась в дверь так, словно по пятам гнался целый полк головорезов.

Художник содрогнулся всем тощим телом – лишнего шума он терпеть не мог. Люциан прищурился, и Ренвик поспешно пробормотал:

– Ладно, никаких посетителей.

– Отлично, – сказал Люциан, решив этим и ограничиться: хотя Ренвик и способен по неосторожности напустить в дом шпионов, благодаря своему таланту он был лучшим из всех лондонских мастеров, кто в силах незаметно восстановить пятисотлетние полотна. Дверь за угрюмым художником захлопнулась, и Блэкстоун снова повернулся к Мэтьюсу. – И когда же я дал разрешение на экскурсии по своей галерее?

Казалось, помощник готов ринуться наутек.

– Два месяца назад, сэр. Наряду с другими мерами, которые вы одобрили, чтобы э-э… улучшить свою репутацию.

– Два месяца?! – Воспоминание промелькнуло, и он вспомнил список. Мэтьюс преподнес его в тот момент, когда Люциан приходил в себя после недельного запоя, пребывая в весьма мрачном настроении и мучаясь головной болью. – Мэтьюс!

Глаза слуги тревожно округлились.

– Да, сэр.

– Интересно, каким образом разгуливающие среди моей коллекции богатеи добавят мне популярности в палате общин?

– Филантропия – извилистый путь, – проговорил Мэтьюс, поглаживая усы. – Это стратегия постепенных изменений, включающая множество мероприятий, вроде открытия доступа к вашим коллекциям, покровительство художникам…

– Я знаю, что такое филантропия! Убери из списка все, что касается визитов посетителей. Поймай нам кэб до Белгравии и подумай хорошенько. Я хочу разузнать об этой девице Гринфилдов все.

Две мили до городского особняка тянулись долго – мокрые улицы были усыпаны мусором из водосточных труб и переполненных канав, повозки и экипажи загромождали путь, вместо того чтобы двигаться друг за другом. Окна кэба запотели, внутри пахло сыростью. Жаль, что чистая, управляемая умелым кучером карета в настоящий момент везла домой своенравную наследницу.

Мэтьюс сидел напротив, сосредоточенно сдвинув брови.

– Если это средняя дочь, то ей около двадцати – в любом случае она еще несовершеннолетняя.

– Уже помолвлена? Я знаю, что старшая замужем.

Мэтьюс покачал головой.

– Насколько мне известно, официально ее руку никому не обещали. Надо полагать, именно ей Гринфилд разрешил посещать Оксфорд – одна из его дочерей проходит обучение у Раскина.

Значит, женщина нового типа – женщина с собственным мнением. Синий чулок.

В таком случае прогулки в одиночку и идиотская выдумка про экскурсию вполне могут оказаться правдой. Непонятно лишь, зачем она вырядилась в чудной старый плащ. Люциан поймал себя на том, что водит по нижней губе указательным пальцем, словно отыскивая следы, оставленные ее мягким ртом. Очень мягким. Вкус у нее сладкий, с ноткой чая с сахаром и ароматом дождя. Он и сам пропитался этим запахом – стоило пошевелиться, и тут же вновь пахло розами. Ему следовало понять сразу, что Ренвик на ее счет ошибся – в круглых карих глазах девушки не было ни искушенности, ни лукавства. Или же он это понял и поддался соблазну: после стольких лет Люциана все еще манили драгоценные вещи.