Коди Кеплингер: Простушка. Лгу не могу

– Кстати, спасибо тебе, – сказала я, когда она отлепилась от меня. – За то, что заперла нас в классе и помогла найти бумбокс. Не думаю, что смогла бы заставить его выслушать меня до конца, если бы не ты.

– Всегда пожалуйста, – ответила она. – Жаль только, что результат оказался не таким, как хотелось. Я действительно думала, что, если он тебя выслушает…

– Все равно это очень помогло, – заверила я подругу. – Дело ведь не только в том, чтобы получить его прощение. Мы же говорим о честности. Я над этим работаю.

– Мне нравится Честная Сонни.

– Это хорошо, потому что она такой и останется. – Я нахмурилась. – И хочешь начистоту? Честная Сонни не одобряет твою фиолетовую помаду.

– Честная Сонни это переживет.

Я усмехнулась:

– Надо же. Воинственная Эми тоже ничего.

Она покраснела, но улыбнулась.

Я гордилась Эми. Она все еще оставалась застенчивой и такой же милой, но больше никому не позволяла манипулировать собой. Даже мне.

Особенно мне.

Эми снова посмотрела на мой телефон:

– Он позвонит, – сказала она.

– Почему ты так уверена? – спросила я.

– Не знаю. Просто чувствую, и все. Между вами какая-то особенная связь, ты это знаешь?

– Да, знаю. – Я покачала головой. – Ты слишком добра даже для самой себя. Верни Воинственную Эми. Срочно.

Она отбросила за спину каштановые кудри и усмехнулась:

– Она перед тобой. И со всей воинственностью заявляет, что он позвонит.

Я рассмеялась и, спрыгнув с кровати, протянула ей руку:

– Вставай, Воинственная Эми, – сказала я, потянув ее за собой. – Если честно, Честная Сонни умирает от голода.

– Пицца? – предложила Эми, направляясь к двери спальни.

– Черт возьми, да!

– Кому пишешь? – спросил меня Уэсли, увидев разбросанные по обеденному столу бледно-голубые листки почтовой бумаги. Он приехал домой в первый же вечер весенних каникул с чемоданом, полным грязного белья, и с широкой улыбкой на лице. Как и положено студенту колледжа. Но неделя пролетела как один день, и завтра он опять уедет в Нью-Йорк.

Я уже вручила ему последнюю выплату за ремонт Герт – спасибо моей новой работе в «Дафне». Свой долг перед ним я погасила. По крайней мере, финансовый.

На самом деле я была в неоплатном долгу перед Уэсли и его семьей. Я знала, что никогда не смогу отблагодарить их за все, что они сделали для меня в эти последние несколько месяцев. Раши никогда бы не позволили мне предложить им деньги, даже если бы они у меня были.

– Отцу, – сказала я, тряся затекшей рукой. – Мы начали переписываться.

Уэсли сел напротив с миской хлопьев для завтрака. Его серые глаза оглядели стол, оценивая, сколько страниц я уже накатала. Румянец вспыхнул на моих щеках. Я хотела написать всего несколько страниц, но это письмо растянулось на целый роман.

– Почему бы тебе не печатать? – спросил он. – Получится быстрее.

– Думаю, я уже сыта современными технологиями, – призналась я и отложила ручку, чтобы размять кисть. Я тысячу лет ничего не писала от руки, и это был мой самый грандиозный труд за прошедшие годы. – К тому же такое письмо выглядит более личным. И я думаю, это как раз то, что сейчас нужно и мне, и отцу.

Уэсли улыбнулся:

– Я люблю письма от руки.

– Ты пишешь письма?

– Было дело, в прошлом. Ты права. Они носят более личный характер. – Он на мгновение отвел взгляд, и какая-то грусть промелькнула в его улыбке. Потом он тряхнул головой и снова посмотрел на меня. – Стало быть, у вас с отцом все налаживается?

– Да. Это здорово, что он вернулся в мою жизнь. Пусть даже так. Надеюсь, что через несколько месяцев он выйдет, и… мы сможем начать все сначала.

– А что насчет твоей мамы? Ничего не слышно от нее?

Я покачала головой, и Уэсли догадался, что не стоит продолжать. Говорить о маме все еще было слишком тяжело. Порой я злилась на нее за то, что она меня бросила, и с горечью радовалась, что больше не придется жить с ней. А бывало, что мое сердце разрывалось от боли, когда я чувствовала себя брошенной и никому не нужной. Ведь это все же была моя мама, а я понятия не имела, где она и почему не может остаться дома, со мной. Иногда я винила себя. Иногда просыпалась ночью в панике, думая, что она ранена или мертва. Может, так оно и было. Кто знает?

Но я была не одна. Со мной оставались Раши – люди, которые знали меня, видели во всех моих уродливых проявлениях, и все равно любили. Может, мы и не связаны кровными узами, но это моя семья.

А еще, хотя я боялась возлагать на это слишком много надежд, все шло к тому, что у меня появится и родной отец.