Дороти Иден - Никогда не называй это любовью

– А дело Ирландии живет. Ирландский народ может заставить нас замолчать, но дело Ирландии останется жить навсегда.

Тем не менее мистер Хили приутих, когда мистер Парнелл с присущим ему спокойствием заявил, что он является председателем партии до тех пор, пока его не сместят с этой должности.

– Позвольте мне сместить вас с этой должности! – ответствовал мистер Хили.

Раздались негодующие возгласы, начался оживленный спор. Шум прекратился, стоило прозвучать здравомыслящему голосу мистера Редмонда:

– Мистер Парнелл – хозяин партии!

На это мистер Хили презрительно выкрикнул:

– Ответьте, любезный, кто же тогда хозяйка партии [45]?

После этих слов начался сущий ад. Мистер О'Коннор стал взывать к порядку, и вдруг, заглушая шум и крики, прозвучал голос мистера Парнелла – резкий, пронзительный, полный холодной ярости.

– Лучше обратитесь к вашему другу, – сказал он мистеру О'Коннору. – Лучше обратитесь к этому трусливому мерзавцу, который на ирландском собрании посмел оскорбить женщину!

Это был конец. Сначала были слабые, бессвязные попытки восстановить порядок, но мистер Джастин Маккарти встал и заявил, что, видимо, настал момент прекратить дебаты. Он какое-то время стоял, разглядывая шумное собрание, потом решительно направился к двери, а за ним последовало сорок четыре его товарища.

Мистер Парнелл остался в зале, из которого один за другим выходили участники встречи. С ним осталось только двадцать шесть человек. Король был низвергнут со своего трона. Ирландская националистическая партия только что совершила самоубийство.

Однако мистер Парнелл отказывался признать свое поражение. Он заявил, что покинет политическую арену только в том случае, если мистер Гладстон в письменном виде объявит о том, что предоставит членам ирландского парламента право контроля над полицией и землей. Потом мистер Парнелл добавил, что если когда-нибудь такое письмо будет написано, то он советует выставить его в витрине.

Архиепископ Дублина, доктор Уолш, возможно, посчитал теперь, что мистер Парнелл доставляет слишком много неприятностей в католической стране, поэтому настоятельно требовал от Чарлза, чтобы тот ушел с политической арены, но Парнелл проигнорировал и эту просьбу, заявив, что рано или поздно, когда священнику придется выбирать между Римом и Ирландией, он, безусловно, выберет Рим.

Чрезвычайное напряжение этих недель серьезным образом сказалось на здоровье Чарлза. Он опять страдал от мучительных приступов ревматизма, и Кэтрин растирала больную руку пихтовым маслом и закутывала шерстью.

Как только ему немного полегчало, он решительно объявил, что готов к поездке. У него множество срочных дел в Ирландии, и ему необходимо заниматься ими несколько месяцев. Дважды в неделю он намеревается совершать поездки туда и обратно.

Кэтрин не могла больше вынести этого. Чарлз сильно постарел, волосы его поседели, лицо покрылось глубокими морщинами, глаза запали. Ну почему он не может бросить все это? Неужели он не осознает, что борьба бесполезна? В середине лета они могли бы пожениться. Так почему бы после свадьбы им не поехать за границу и не зажить там тихо и счастливо, как это сделал сэр Чарлз Дилк?

Он мрачно выслушал ее аргументы и ответил, что все это слишком поздно. Он поступит как трус, если покинет свой пост в самое трудное время.

– Успокойся, Кэт. Все будет в порядке.

Как он мог быть таким оптимистом?

– Ты убиваешь не только себя, но и меня.

Его лицо исказилось от боли, и она, как всегда, горько пожалела о вырвавшихся у нее словах.

– Дети почти не видят тебя. Они думают, что папа похож на человека, живущего на ирландском пароходе.

– Вряд ли это можно назвать жизнью, – произнес он угрюмо. – Я все прекрасно понимаю, Кэт. После выборов в Килкенни [46]я постараюсь почаще бывать дома.

Выборы в Килкенни стали еще одним жестоким ударом. Кандидатура Парнелла потерпела поражение. На этот раз церкви удалось продемонстрировать свою силу. У каждой кабины для голосования стояли священники. Люди, когда-то истерически выкрикивавшие на главной площади Дублина: «Мы умрем за него!» – на этот раз не осмелились ослушаться церкви. Они посчитали, что лучше не умирать за мистера Парнелла, ибо если они так поступят, то подвергнут опасности свои бессмертные души.

Но многие по-прежнему продолжали любить его.

В Килдэре, Портарлингтоне, Мэриборо, Балли брофи, Торли и Лимерике его встречали овациями, в Маллоу назвали негодяем, трусом и ренегатом, но в Корке, городе его избирателей, он произнес речь перед толпой из пятидесяти тысяч человек. Он стоял на трибуне, ветер трепал его непослушные волосы, падавшие на лоб; черные глаза сверкали на его бледном исступленном лице. Он выглядел совершенно больным, одежда мешком висела на его исхудавшем теле. Казалось, подуй ветер сильнее – его унесет прочь. И только голос остался по-прежнему громким и победоносным.