Оскар Уайльд - Пятьдесят оттенков Дориана Грея

В течение нескольких лет Дориан Грей не мог избавиться от влияния желтой книги. Правильнее сказать, что никогда и не стремился избавляться от него.

Обольстительный молодой человек, Альфонс Гри, в котором удивительным образом сочетались качества философа и эротомана, казался Дориану своего рода прототипом его самого. Книга как будто рассказывала историю его жизни, которую ему только предстояло прожить. Хотя были и несовпадения. Например, Альфонс не собирался жениться на своей собственной сестре. В этом смысле Дориан был менее удачлив, чем он, но, по его собственному мнению, книга значительно проиграла из-за того, что автор не включил это обстоятельство в список недостойных поступков своего героя. От Альфонса Дориана отличало еще и то, что мсье Гри не был одарен вечной молодостью, собственно, как и любой другой смертный, и умирал несколько лет в мучительной агонии. Под конец жизни он начал испытывать страх перед зеркалами. Поверхность полированных предметов, стоячая вода – все, что когда-то было источником восхищения и удовлетворения, теперь вызывало гротескный ужас. Он увял и сморщился, его ласки больше никого не привлекали. В конце концов, единственными, кто еще мог прельститься им, были потасканные шлюхи и вороватые цыганки, зловонные, кишевшие мерзкими заболеваниями.

Дориан читал последние страницы с каким-то жестоким удовлетворением. Румянец выступал на его вечно молодых щеках, когда он раздумывал над тем, как бы могла измениться эта книга, если бы Альфонс обладал преимуществом Дориана. Возможно, эта история не имела бы даже конца, а ни о какой морали и речи бы не шло. Дориан по ошибке прожил жизнь, которую должен был прожить Альфонс Гри. Красота всегда останется при нем, и ни одна женщина не найдет в себе сил оставить его.

Страсть к сексуальным удовольствиям каждую ночь тянула его на поиски приключений. Хелен всегда была при нем, но с годами все реже принимала в них участие. Остатки былой красоты опали, как увядшие лепестки. Ее полные губы покрылись морщинами, а в глазах нераздельно властвовали тени. В улыбке по-прежнему сквозило коварство, но благодаря складкам вокруг рта она не могла больше никого соблазнить. Дориана передергивало, когда он представлял, чем они занимались раньше. Порой в полумраке экипажа или в слабо освещенном коридоре гостиницы она униженно намекала ему на возможность возродить их отношения. Ему было стыдно за нее, и он притворялся, что не понимает.

Лорд Генри Уоттон постарел еще быстрее и вскоре заболел, хотя умер, казалось, уже давно. Хелен унаследовала огромное состояние, которым пользовалась еще при жизни своего мужа, и они вдвоем с Дорианом поехали в путешествие по Европе. Расставляя умелые ловушки, они охотились на женщин, которые могли удовлетворить любой вкус. Те, кто не находился под воздействием наркотиков, жаждали внимания Дориана. В такие моменты Хелен, как когда-то в гримерной Сибилы Вейн, забивалась в темный угол и удовлетворяла себя, довольствуясь скромной ролью наблюдателя.

В Лондоне они проводили большую часть времени. Но у этого были свои недостатки. Дориан оставался все так же красив, и это давало обществу пищу для злословия. В клубах распространялись самые разнообразные слухи о нем. Но женщины, едва почувствовав на себе жадный взгляд его серых глаз, переставали верить в его порочность. Он выглядел, как человек, которому удалось избежать соблазнов мира. Даже мужчины замолкали, когда он входил в комнату. Всем казалось, что сама открытость и чистота его служили упреком для сплетников. Его присутствие воскрешало в их памяти времена, когда им самим были еще неведомы пороки. Они недоумевали, как ему удалось сохранить красоту нетронутой.

Часто, утомленный охотой за женщинами, которые, как правило, сами бежали к нему в руки, он поднимался на чердак и проводил долгие часы перед картиной с зеркалом в руках, разглядывая отталкивающее лицо развратного старика на портрете и прекрасного чистого юношу в зеркале. Этот контраст щекотал ему нервы. Его все больше привлекала собственная красота, и все с большим интересом он наблюдал за разложением своей души. Он тщательно изучал морщины, одна за другой прорезающие лоб, и крупные складки, которые ложились вокруг безобразного рта, и размышлял с чувством злобного удовлетворения, что более уродливо – печать греха или печать возраста? Он сравнивал свои белые руки с обрюзгшими, тяжелыми руками на портрете и улыбался. Он издевался над безобразным телом с бессильно повисшими конечностями, как люди издеваются над обезьяной в зоологическом саду.