Оскар Уайльд: Пятьдесят оттенков Дориана Грея

– Так называемая сознательность и трусость – это на самом деле одно и то же, Розмари. Сознательность – это официальное название трусости, вот и все.

– Я не верю в это, Хелен, и уверена, что ты тоже. Что бы ни побудило меня к этому – возможно, это были остатки гордости, ведь я была раньше очень гордой, – я кинулась к дверям, но, конечно, наткнулась на леди Брэндон. «Вы так рано нас покидаете?» – завопила она. Ты же знаешь, какой у нее пронзительный голос.

– Да. Она настоящий павлин, если бы павлины не были так красивы, – сказала Хелен.

– Я не могла отделаться от нее. Она втолкнула меня в кружок молодых людей, каждого из которых уже видела моим будущим мужем. Да я бы лучше умерла, чем связала себя узами браками с кем-нибудь из этих зануд! Она говорила всем, что мы большие друзья. Мы виделись всего лишь один раз, но она уже решила взять на себя роль сводни. Я старалась отыскать какой-нибудь предлог, но тут внезапно столкнулась лицом к лицу с Дорианом Греем. Он оказался так близко от меня, что мы почти касались друг друга. Мы снова встретились взглядами. Наверное, это не такая уж и случайность. Этого было не избежать. Я уверена, мы бы познакомились и без помощи леди Брэндон. Позже Дориан сказал мне то же самое. Он тоже почувствовал, что нам судьбой было предназначено встретиться.

Хелен заинтересованно кивнула головой – такие подробности ей и хотелось услышать.

– И как леди Брэндон представила тебе этого молодого человека?

– Она пробормотала что-то вроде: «Очаровательный юноша… мы с его бедной матерью были неразлучны. Не припомню, чем занимается… Боюсь, что ничем… Ах да, играет на фортепьяно… или на скрипке, дорогой мистер Грей?» Мы оба не могли удержаться от смеха, и это сразу сблизило нас.

– Смех – неплохое начало для романа, даже наоборот, самое успешное начало, – сказала Хелен, которая, казалось, была совсем не против провести в саду хоть целый день, обсуждая Дориана Грея. Розмари тоже получала удовольствие от этого разговора, но точно так же, как и с портретом, ей казалось, что в свои слова она вкладывает слишком много самой себя. Хелен любой, даже самый откровенный, разговор превращала в праздную болтовню, и хотя Дориан Грей, очевидно, ее заинтересовал, могло показаться, что они обсуждают актеров из новой пьесы. Розмари же гораздо больше поставила на кон. Говорить о нем означало признать влияние, которое он приобрел на нее, и она чувствовала опасность этого влияния.

– Перестань называть это романом, – попросила Розмари и сказала, что утомилась, сидя на солнце. Она предложила вернуться в студию и пошла к дверям, не дожидаясь, пока Хелен выскажет свое мнение на этот счет.

– Ты расстроилась из-за моих слов? – спросила Хелен, расположившись рядом с Розмари на диване.

– Нет, я просто устала. Я плохо спала последнее время.

– Розмари, ты же знаешь, я отношусь к тебе, как к сестре, то есть гораздо лучше, чем к своим настоящим сестрам. Ты всегда можешь рассказать мне, что тебя беспокоит.

– Дориан все время стоит у меня перед глазами, – начала Розмари.

– Конечно, на этот раз ты взяла особенно большой холст, – сказала Хелен, шутливо касаясь ее локтем. – Я могу целиком укрыться в его тени.

– Да нет же, – засмеялась Розмари. – Я каждый день вижу его. Он приходит ко мне каждый день – вот уже несколько месяцев.

– Что ж, вполне естественно, – сказала Хелен. – Ты должна целиком погрузиться в работу и не упустить ни одного дня.

– Да, но он не просто позирует. Он делает меня счастливой, Хелен. Я несчастна, пока его нет, и впадаю в отчаяние, когда он уходит. Даже сейчас мое сердце тревожно бьется при мысли о том, что я увижу его. Я нуждаюсь в нем. Я не могу без него жить.

– Это же чудесно! – сказала Хелен, обнимая Розмари, как будто поздравляя ее с чем-то. – Я уж думала, тебя не интересует ничего, кроме твоего искусства.

– Он и есть мое искусство, – сказала Розмари, и ее глаза потеплели. – Масляная живопись для венецианцев, Антиной для греческих скульпторов – вот, что такое Дориан Грей для меня. Я не просто пишу или рисую. Он – мое вдохновение. Помнишь тот мой пейзаж, за который мне предложили такую высокую цену, но с которым я не захотела расстаться? Он стал одним из моих лучших произведений именно потому, что Дориан Грей сидел рядом и просто наблюдал, как я пишу, этим таинственным взглядом своих серых глаз. Впервые в жизни я увидела в простом лесном пейзаже чудо, которое всегда искала, но которое всегда ускользало от меня.