Александр Дюма: Ожерелье королевы

Несмотря на летнюю погоду – стоял июнь, – королева велела развести огонь в камине; она сидела в кресле, откинув голову, прикрыв глаза, сложив руки, словно мертвая.

Ее знобило.

Г-жа де Мизери впустила Андреа, затем задернула портьеры, затворила двери и удалилась.

Андреа стояла, дрожа от волнения и гнева, а также от слабости, и, потупив взор, ждала, когда в сердце ей вопьются слова королевы. Она ждала голоса Марии Антуанетты, как осужденный на казнь ждет топора, который снесет ему голову.

И если бы в этот миг Мария Антуанетта разжала губы, то измученная Андреа наверняка бы упала и лишилась чувств, не в силах ни понять ее слов, ни ответить на них.

Миновала минута, тягостная, словно столетие пытки, прежде чем королева шевельнулась.

Наконец она встала, обеими руками опираясь на подлокотники кресла, и взяла со стола лист бумаги, который несколько раз выскальзывал из ее дрожащих пальцев.

Потом, двигаясь бесшумно, как призрак, так что слышно было только шуршание ее платья по ковру, она с простертой вперед рукой приблизилась к Андреа и отдала ей бумагу, не проронив ни слова.

Слова были излишни: королеве не нужно было взывать к понятливости Андреа, Андреа ни на мгновение не могла усомниться в великодушии королевы.

Любая другая на ее месте предположила бы, что Мария Антуанетта дарит ей состояние, или земельное владение, или патент на какую-нибудь придворную должность.

Андреа угадала, что бумага означает нечто другое. Она приняла ее и, не сходя с места, начала читать.

Рука Марии Антуанетты бессильно упала. Королева медленно подняла взгляд на Андреа.

Андреа, – было написано на листе бумаги, – Вы меня спасли. Я обязана Вам честью, жизнь моя принадлежит Вам. Честью моей, стоившей Вам так дорого, клянусь, что Вы можете звать меня Вашей сестрой. Попробуйте, и убедитесь, что я не покраснею.

Отдаю это письмо в Ваши руки: оно – залог моей благодарности; вот приданое, которое я Вам даю.

Ваше сердце благороднее всех сердец на свете; оно сумеет оценить мой дар.

Теперь и Андреа взглянула на королеву. Она увидела, что та, с глазами, полными слез, опустив голову, ждет ответа.

Андреа медленно пересекла комнату, бросила письмо королевы в догоравший огонь и с глубоким поклоном вышла из кабинета, так и не проронив ни звука.

Мария Антуанетта хотела догнать ее, остановить, но непреклонная графиня, оставив дверь отворенной, подошла к брату, ожидавшему в смежной гостиной.

Филипп подозвал Шарни, взял его за руку, вложил ее в руку Андреа; королева, отстранив портьеру, взирала на эту горестную сцену с порога кабинета.

Шарни удалился, похожий на жениха самой смерти, увлекаемого своей призрачной невестой; оглянувшись, он увидел бледное лицо Марии Антуанетты, которая провожала его глазами, глядя, как он, шаг за шагом, уходит от нее навсегда.

По крайней мере так она думала.

У дверей замка ожидали две кареты. В одну из них села Андреа. Шарни хотел последовать за ней, но тут новоиспеченная графиня сказала:

– Сударь, вы, по-моему, едете в Пикардию.

– Да, сударыня, – отвечал Шарни.

– А я, граф, удаляюсь в те края, где умерла моя мать. Прощайте.

Шарни молча поклонился. Лошади умчали Андреа.

– Вы остались со мной, чтобы объявить мне, что вы мой враг? – спросил Оливье у Филиппа.

– Нет, граф, – возразил тот, – вы мне не враг, вы мой зять.

Оливье протянул ему руку, сел во вторую карету и уехал.

Оставшись один, Филипп в тоске и отчаянии заломил руки и задыхающимся голосом произнес:

– Господи, прибережешь ли ты хоть немного радости на небе для тех, кто исполнял свой долг на земле? Радости… – продолжал он, нахмурившись и в последний раз оглянувшись на дворец, – я говорю о радости! Но зачем? Только тем позволительно уповать на мир иной, кто вновь обретет там сердца, которым он был дорог. А меня здесь никто не любил; даже мысль о смерти меня не утешит.

Потом он устремил в небеса взгляд, в котором не было горечи, а лишь кроткий укор христианина, пошатнувшегося в вере, и исчез так же, как Андреа, как Шарни, в последнем водовороте той бури, что прошумела, поколебав трон и развеяв честь и любовь многих и многих людей.

Дворецкий принца Конде. Готовя обед в честь Людовика XIV, он увидел, что рыба не доставлена вовремя, и в отчаянии закололся шпагой.

Членов Французской Академии называют «бессмертными», потому что на место одного умершего из 40 ее членов немедленно избирают другого.