Елена Шолохова - Ниже бездны, выше облаков

Я втыкал наушники и растворялся в гитарных запилах, рокоте ударников и божественных воплях фронтмена Muse, с удовольствием забывая о ничтожестве собственного бытия.

Иногда мать засыпала в неожиданных местах – на полу в ванной или под кухонным столом. Переносил её на диван. Стягивал платье, пропахшее куревом и потом, укрывал пледом. Настоящее светопреставление начиналось, когда ей делалось дурно. Тут только успевай бегать с тазиком. Иногда такая канитель длилась по полночи. Наутро мать ничего не помнила. Спрашивала, что было. Отвечал: «Ничего». Так и жили.

В пятнадцать лет я переселился к бабушке – она убедила, что всем так будет лучше. Тоже не рай, конечно, но бабка хотя бы не пьянствовала и во многих вопросах была гораздо более продвинутой, чем мать. У неё и компьютер имелся, причём не слишком допотопный, Call of Duty, по крайней мере, тянул.

У матери же опять завёлся новый хахаль. Где она подцепила его, замызганного и плюгавого, даже не спрашивал, но сразу понял, что эти двое прекрасно спелись и спились. И я там – третий лишний. Поначалу, правда, сомневался, правильно ли это – оставить мать совсем без присмотра, тем более когда поблизости вьётся сомнительный тип. Но тип этот был матери явно по душе, а остальное она послала ко всем чертям.

С бабкой отношения сложились странные. С одной стороны, как я знал, она вообще была против моего рождения. Заставляла мать идти на аборт – той было всего шестнадцать. Та отказалась – не из материнских чувств, откуда им взяться, а назло. Насолить бабке, с которой у неё вечно были жёсткие разногласия. Так что, получается, родился я назло… И потом бабка, чуть что, дребезжала: «А я говорила…»

С другой стороны, парадокс, конечно, но она действительно заботилась обо мне. Моталась к нам на другой конец города с набитыми сумками. И только ради меня – с матерью они враждовали и даже не разговаривали. По большому счёту, бабка меня и кормила, и одевала, даже порой деньжат на карман подбрасывала. С моей-то мамашей можно было в два счёта загнуться – она вообще на готовку забила.

После нашей тесной и обшарпанной двушки бабкина трёхкомнатная квартира казалась хоромами. Обстановочка, конечно, была так себе – здравствуй, СССР. Так что главной гордостью была югославская полированная стенка выпуска ранних восьмидесятых, половина которой отведена под книги, половина под хрусталь.

Жилось с бабкой сытно, но скучно. Во-первых, она была сдвинута на порядке. А это: дома чисто до стерильности; руки мыть чуть не каждые полчаса; на кровать не садиться и вообще ничего не трогать; завтрак, обед и ужин – строго по расписанию. Короче, тоска.

Во-вторых, она, отпахав лет сорок на кафедре истории, видела, точнее, хотела видеть и во мне будущего историка. Подсовывала «интересные» статейки, грузила массой ненужных фактов, а не находя отклика, разражалась пламенной речью, суть которой, если кратко: «История – это наше всё, человек без истории – никто».

В-третьих, она проявляла неуёмный интерес к моим школьным успехам, которые были очень скромны. Мне, можно сказать, повезло, что бабка пребывала в неведении насчёт прогулов, потому что и без того доводила меня своими нотациями до безумия.

И ещё вот что всплыло после переезда: добираться до школы стало далеко и неудобно. Об этом я сразу как-то не подумал. Сначала до остановки идти минут десять. Ладно, зимой, в морозец – пять. Потом стой, топчись, жди транспорта. И здесь уж как повезёт, потому что утром желающих ехать – целая толпа. Все нервничают, на работу торопятся. Я, может, в школу и не очень стремлюсь, но тоже неохота мёрзнуть. А подойдёт маршрутка, так на одно свободное место человек десять рвутся. Бабка заикнулась было о переводе поближе, но я так бурно и свирепо отреагировал, что больше на эту тему речи не заходило. До поры.

Сам не знаю, чего я так цеплялся за свою старую школу. Все эти неудобства терпел. Не безоблачно ведь было. С половиной учителей на ножах. Нет, понятно, все свои, кругом друзья, подруги. Вот только куда девались эти самые свои-друзья-подруги, когда понадобились? Но тут я сам, конечно, виноват – совершенно не умею в людях разбираться. И каждый раз – на одни и те же грабли. Словом, переходить в другую школу не хотел, но… вышло всё иначе.

Инспекторша вздохнула – видать, поняла, что разговорить меня не получится.

– Зря ты, Дима, так замыкаешься. Ведь я тебе помочь хотела. Не из любопытства же спрашивала. Может, ты сегодня так себя ведёшь из-за того, что произошло с тобой давно. Между прочим, всё, абсолютно всё закладывается в детстве…