Ольга Нацаренус - Иная вечность. Избранное

Затяжные осенние дожди смывают обиды и зовут, зовут кочующую по чужим постелям, память…

Сны объясняют происшедшее, обманывают, предупреждают о будущем…

Каждый шаг, каждый вздох порождают скромный человеческий путь, дорогу к себе, к пониманию…

Повсюду – ежемоментное чудо рождения новой реальности: в первом глотке воздуха, и в самом последнем…

Танец пёстрых бабочек среди изящных веток пышно цветущих яблонь…

Обрывки недописанных писем в мыслях…

Поцелуй – как болезненная необходимость настоящего…

Поезд, отходящий от серого перрона строго по расписанию…

Молчание далёких звёзд…

Давай, закроем глаза?..

Ослепительное пламя тяжёлого осеннего солнца пробивалось сквозь густую крону осин и клёнов, наполняя аллею восхитительным безумством красок. Смелые потоки свежего ветра непринуждённо подхватывали с влажной дорожки опавшие листья, поднимали их в воздух, играя и раскидывая беспорядочно по кружевным спинкам блестящих чугунных лавочек. Пурпурные, золотые, изумрудные волшебства этого маленького земного праздника, словно обезумевшие бабочки, вращаясь, ловили каждый короткий лучик, как отчаянный поцелуй уходящего надолго тепла. Стайка маленьких серых птичек, непослушных и гомонящих наперебой, рассыпалась по холодному ковру увядающей ныне травы, и затихла…

Где-то, в опустевшей гостиной, часы пробили полдень, и брошенный фрагмент её скупого бытия остался неизменным: немые, пыльные книги, сквозь мутное стекло дубового шкафа, исписанные нотными знаками листы мягкой белой бумаги по письменному столу, смятый клетчатый плед на диване, и кот, удобно устроившийся на широком подоконнике, между горшочками с геранью. Утром из этого нехитрого мира вышел человек. Наспех облачившись в серое сукно старого пальто, укутав тонкую шею объёмным шерстяным шарфом, он долго рассматривал начищенные до блеска ботинки, но надел совсем другие, не по сезону, из тонкой замши. Истинно желающий проявить заботу зонт, безупречно служивший хозяину так же и в качестве трости, остался стоять у ножки кабинетного рояля, демонстрируя выпавшую из чёрных складок ленточку с надписью «Вернуть регенту костёла св. Павла, пану Шикуль-скому».

Двери парадного закрылись за узкой, сутулой спиной, и через некоторое время, минуя бесцельное шатание по узеньким, грязным улицам, Юзеф Шикульский, волей неведомых сил, оказался в аллее городского парка… Утром он решил, что никогда более не вернётся к своей работе. Никогда! Решение это было безвозвратным, и исключало сомнения. Сегодня, впервые за последние восемнадцать лет, рассерженный будильник не стучал своими металлическими молоточками, призывая к утренней молитве. Впервые не был заварен крепкий чёрный кофе, и холодное лезвие бритвы не коснулось мягкого подбородка. Впервые за долгую, тёмную ночь Регент не увидел снов…

…Ах, какие же прекрасные сны рождались в его далёком детстве! Исполненные фантазий, сокровенных желаний, тайн и необъяснимых страхов. Цветные, вкусные, свободные по своей сути от железных ограничений и запретов!.. А ещё в том далёком детстве была мама – маленькая, худая женщина с несчастным, болезненным выражением лица, проводящая бессонные ночи за круглым, обеденным столом, бесконечно проверяя, и проверяя тетради учеников. Довольствуясь крошечным жалованием, принимая с великим смирением женское одиночество, и бегающих по полу крыс, она исправно посещала воскресные мессы, дарящие скорее не радость и облегчение, а немую серую грусть. В рваной, остывшей памяти Юзефа не осталось даже следов от её улыбки и смеха. Видимо потому, что эти явления были крайне редки и малозначительны. Зато он хорошо запомнил тепло её рук на своём колючем затылке, равно как и тепло, ощущаемое маленькой, детской ладонью, по дороге на занятия музыкой, или в костёл… Отчётливым фрагментом далёкой ныне действительности, в архивах памяти застыла ваза на старом комоде.

Дешёвая ваза толстого стекла из крупных граней. А в ней – неуклюжая, тяжёлая ветка облепихового дерева, с острыми зелёными листьями, венчающими ярко-рыжие шарики ягод…

…Тогда всё оборвалось внезапно. Изнемогающая от многодневной горячки женщина совсем напрасно пыталась уговорить опустившего глаза доктора: «Нельзя мне сейчас на тот свет… Сын…». Но ровно в положенный срок Юзеф увидел свою мать в последний раз, в засыпанном скромными полевыми цветами, гробу. Тонкие мёртвые пальцы неестественно удерживали длинную жёлтую свечу, а родное до стона лицо приобрело черты некой угловатости и возмущающего равнодушия. Подталкиваемый в спину родными, и случайными сочувствующими, Юзеф не смог подойти и поцеловать…