Инга Ланская - Жена Мухаммеда

Порой Халид после печального вздоха бросает, что все это ненадолго. И что он свободен, как и его друг-верблюд. И мы вместе мечтаем о том седьмом, лучшем из миров. Для меня он на севере, для Халида на востоке. Но пока наши мечты сохнут от жара, как финики, так и не подарив желанной сладости…

Сегодня, возвращаясь от Ирки, я не нашла печальную парочку. Но может, Малика и Халида задержали туристы с соседнего пляжа.

– Где Малик? – спрашиваю я у пляжного мальчика о верблюде.

– Ускакал в пустыню.

– Когда?

– Вчера. Халид вдруг забеспокоился, собрался и улетел, как ифрит [1]. Даже не попрощался.

Идти домой не хочется. Забегаю в прохладу к Марине. У нас с Иркой рабочий день заканчивается как у белых людей, к восьми, Марина же работает в магазине допоздна. Как и везде, с наступлением сумерек туристы выползают из отелей на променад, осматривают безделицы в лавчонках. Но у Марины всегда пусто – их по-европейски кондиционированный магазин торгует дорогими итальянскими сумками.

Марина в Египте почти двадцать лет. Тоже потянулась за солнцем и счастьем. Солнце обожгло – на руках пигментные пятна, тихий рак кожи, муж давно умер, так и не поделившись обещанным счастьем, зато сполна накормив побоями. Сын наркоман. Вынес из дома все, за исключением роскошного жемчужного ожерелья, прикрывающего еще одно темное пятно на шее Марины. «Он бы и ожерелье продал, да покупателей все равно не найдет».

У Маринки прохладно и тоскливо. Никаких изменений, вот только стала, кажется, еще суше и невесомее. Тонкие руки как веточки. Говорит, кто-то из туристов посоветовал отправить сына в Дубаи, там запрет на наркотики и выпивку, волей-неволей выздоровеет. Теперь у нее новая цель – скопить для сына денег на билет и на первое время.

…Дома Мухаммед пересчитывает прибыль, по привычке жалуется на «неурожай» и кризис, но довольно улыбается. Ластится ко мне, как всегда, когда в хорошем настроении. Я отстраняюсь. Вспомнился Халид, улетевший на Малике, даже не попрощавшись. Где он сейчас несется на своем корабле пустыни, сливаясь с липким красным маревом, делающим пустынную пыль кровавой…

Меня достали эта жара, эта пыль и бедность, заносчивость нищих арабов и их дурацкий уклад. Я хочу домой, в холод и вечную слякоть. К своим, туда. Туда, где снег и водка, и разговоры за жизнь, вялые не от солнца, как кожура местных мелких бананов, а от выпитого и поиска смысла. И тоска там иная, осмысленная, не одуревшая от жары. И я там была другой… Какая-то неведомая сила не отпускает меня. Не притягивает, а именно не отпускает…

В мятый влажный сумрак с трудом просачиваются звуки азана.

– Если слышны звуки азана, надо загадывать желание, – как-то сказала мне Ирка.

Я загадываю спонтанно, даже не успев осознать желаемое. Вернуться.

– Не желания загадывать, а молиться надо, – смеется над нашим невежеством Мухаммед, а сам сжимает мою грудь, липнет влажным телом. А над всем этим песком и выгоревшем до дыр небом расплываются звуки азана, утешая, убаюкивая, лишая памяти…

Раньше я любила о себе писать: «Родилась в Баку, живу в Москве, мечтаю умереть в Париже». Париж все чаще смещается в сторону экватора. Иногда пугаю друзей: «Брошу все и уеду в Аргентину». Где в безоблачную погоду можно видеть ледники Антарктиды, а инфляция порой составляет 1000 %, так что пока стоишь в очереди, цены на бананы меняются в несколько раз. Люблю бананы, не люблю нестабильность. Ледники пугают. Но все равно когда-нибудь я буду писать романы, сидя на берегу, и ловить шершавых крабов. Хотя только сегодня мне приснился сон, как я спасаю от обезвоживания краба. Вот так и с мечтой: не всегда хватает решимости разбить ее хрупкий панцирь. Может, потому что и крабов, и мечту лучше отпустить?..

Ифрит – в восточной мифологии злой джинн.