Эрик Шредер: Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации

Завершив эту занявшую семь лет моей жизни работу и сочтя собственные долги, я хотел бы с благодарностью назвать своих предшественников, ученых-просветителей, на которых я, недостойный, почти полностью полагался в осмыслении арабских первоисточников: Барбье де Менар, Николсон, Лейн, Цотенберг, Лэйел, Захау, Клейн, Гэст, Марголиус, Эрбери, Палмер, Мейерхоф, д'Эрбло, Пэйн, Кэмпбел, де Слей, Мец, Браун, Джаррет, Пиктэл, Массиньон, Шенери, Штейнгес; остальным я обязан лишь немногим меньше. В одних случаях я, несмотря на некомпетентность, перечитывал арабские тексты, в большинстве других случаев, не видя такой необходимости, ограничился лишь тщательной переработкой существующих переводов. При всем своем уважении к английским версиям я считаю, что слишком буквальное воспроизведение арабской фразеологии в столь объемной английской книге было бы несколько обременительным для читателя. Кроме того, эффект, на который я рассчитывал, мог быть разрушен пестротой стиля. Много устоявшихся удачных речевых оборотов, изменение которых неблагоприятно сказалось бы на тексте в целом, сохранено, как обычно принято при переводах, дабы отдать должное Корану.

Великий современный исламист Густав фон Грюнбаум все эти годы вдохновлял, направлял и критиковал меня; и его похвала, сама по себе, для меня награда. В первую очередь я представил рукопись истинному гуманисту Ленгдону Уорнеру, моему учителю Уильяму Томпсону из Гарварда, моему преданному другу мусульманину Халилу Ахмаду Насиру, а также выдающемуся литератору и другу И.Э. Ричардсу, советам которых следовал.

Книга много выиграла вследствие редакторской работы Тэи Вилрайт.

Я благодарен Фонду изучения сознания и Артуру Мидлтону Янгу за большой вклад в финансирование публикации, а также моей дорогой жене за долготерпение и понимание.

Один иракский кадий [1], живший в Ираке на много столетий раньше меня, как и я, составив сборник историй, предпослал им введение, пример, которому необходимо следовать и мне.

Те времена, по его словам, были богаты необычными событиями: великими войнами, непредвиденными переворотами, таинственными совпадениями, множеством хитроумных интриг, хорошо организованными и долго действующими сообществами. Об этом я кратко упомяну, только лишь для того, чтобы осведомить разумных читателей о последствиях благодеяний и их противоположностей, о конечных результатах действий.

Попытки классифицировать обычно вызывают скуку, и данная работа имеет в этом отношении невысокую цену. Она задумана не для того, чтобы, предварительно проанализировав, разложить события по полочкам. Возможно, она не имеет аналогий и являет собой нечто оригинальное. В силу своей неоднородности работа эта будет не только более интересной, но и более впечатляющей.

Я надеюсь, что моя книга найдет своего читателя и мой труд не будет напрасным ни в глазах людей, ни перед лицом Господа, Которого я прошу уберечь меня от лжи и ошибок. «Мне достаточно Его Одного. Нет могущества и силы, кроме как у Него», – сказал почтенный кадий.

История похожа на сон. В действительности мы значительней, чем это кажется на первый взгляд. Дух истории, подобно всякому другому творческому духу, воздействует на наши внешние оболочки, формируя образы, доселе отсутствующие в них. Мы движемся от процентов к капиталу, от милостыни – к сокровищнице времен. «Спящий, чей взор отдыхает, – говорил Гераклит, – получает свет от мертвого, а бодрствующий – от спящего».

Конгениальность, по словам Кроче, возникает в том случае, когда историческое событие резонирует в душе историка, или, если воспользоваться профессиональным жаргоном, документ должен быть подлинным, доступным и понятным. Резонанс, в результате которого герои древности оживают в сознании и дела давно прошедших дней приобретают остроту и актуальность современности, может быть достигнут (если вообще может) посредством вживания в документы – сохранившиеся частицы прошлого. Возникновению подобного состояния редко способствуют суждения и мнения, и оно никогда не достигается при конспектировании. Историк, знакомый с первоисточниками, но выносящий на суд публики пересказ и свои представления о вещах, находит предмет более интересным, чем это доступно читателю.

Чтобы документ был доступен и понятен и чтобы читатель мог насладиться неразбавленным напитком из древнего сосуда, я попытался представить исламскую цивилизацию исключительно ее собственными свидетельствами и сделать читателя историком, который может сам составить свое мнение о том, что ему показано.