Александр Снегирёв - Как же её звали?.. (сборник)

Я оставил Диану, как мотошлемный приятель в свое время оставил инъекции. Нет, не бросил, она не принадлежала мне толком никогда. Я вырвал ее из сердца, но она успела пустить метастазы, и наиважнейший орган пришлось удалить вместе с ней. Наверное, поэтому мне так легко строить планы на Юлю и Катю разом. Впрочем, что-то, видимо, в груди сохранилось, потому что воспоминания лишили меня покоя. В тот вечер, когда меня чествовали, я был совершенно рассеян и ушел один, не попрощавшись. Несколько дней молчал, чем вызвал у близких подозрение, что не начавшаяся еще карьера эскулапа уже успела мне наскучить, всему виной гены деда-алкоголика, который ни к чему не был способен, так и помер в канаве. Юля с Катей недоумевали. Не знаю, что послужило причиной столь сильной моей задумчивости: накопившаяся ли за год усталость от больницы, окончание призывного возраста, ускользнувшая вконец юность или просто красивая ранняя осень, совершенно, как я теперь понимаю, инстаграмная. Как бы то ни было, я решил навестить места былых страстей.

Диана, редкое имя для моего поколения. Она, к слову, была не то чтобы очень уж русская, но отец ее в студенческие годы собрал много старинных икон, которые в ту пору еще не научились массово ценить, а мать лето в деревне выше любых курортов ставила, так что их генетическая нацпринадлежность, что бы в себе ни таила, была необратимо привита так называемой русской душой.

Я выбрал наземный вид транспорта и ехал по одной из широких улиц нашего красивого города. Справа реставрировались церкви, слева строились торгово-развлекательные центры, пассажиры справа храпели, слева крестились. От остановки я прошел парком, где громадные ивы заваливаются в пруд, словно подвыпившие невесты, которых тут изобилие, падают на свидетелей, пока женихи мнут дальних родственниц. Во времена нашей связи Диана обитала с папой и мамой в одном доме с моей ба. Только у Дианы панорама была лучше: у бабуси окна во двор, а у Дианы – вся Москва. Ба, чья челюсть оплатила мою отвальную, в списках живых к тому дню, как я говорил, не значилась, и отец жилплощадь продал.

Когда я подошел к дому, дверь в подъезд была нараспашку. Туда-сюда сновали мастера в лифтерских робах. Оказалось, оба грузоподъемных механизма сломаны. Бывает. Решил подняться на этаж, не зря же пришел. Принялся перебирать рифленой резиной подошв гладкий бетон ступеней. С каждой новой цифрой на стенке вид в окнах приобретал все больший размах. Устал быстро, определенно что-то у меня в груди осталось, какие-то ошметки. Иначе что тогда колотится под рубашкой, отчего дыхание к четвертому этажу совершенно сбилось?

Навстречу спускались двое, в руках коляска с некрупным, укутанным пледом телом и покрытым марлей лицом. Марля, вздымаясь, давала понять – в коляске не труп. Я всякого за год насмотрелся и потому просто прижался к стене, пропуская процессию, думая, как осилить оставшиеся десять этажей.

– Привет!

Возглас принадлежал тащившей коляску женщине.

Диана.

Я слегка распался и собрался заново из прежних деталей.

– Ты к кому? – хитро улыбнулась она.

Не успел я начать плести о причине визита, как у нее зазвонило. Пока она говорила, ее спутник мужского пола закурил, бросая на меня сумрачные и одновременно любопытные взгляды красивыми, маслянистыми, точно маринованные грибки, глазами. После короткого разговора Диана сложила телефон, и лицо ее было такое, будто все необратимое и не поддающееся исправлению ей только что ссыпали в сумочку, и сумочку теперь ни бросить, ни продать и волочить за собой постоянно. В остальном она почти не изменилась, только туши вокруг глаз прибавилось, а ресницы по-прежнему опущены на манер галерных весел.

Она сообщила партнеру по переноске, что то, куда они направлялись сегодня, передвинули на завтра. Он зло затянулся и фыркнул, врачи уроды, он торопится, и раз она встретила приятеля, то есть меня, то пусть я и помогаю волочить коляску обратно. Произнеся свои аргументы в форме монолога, муж, или кто он ей, затопотал вниз.

Мы некоторое время молчали. Она зажгла сигарету. Я думал, что невольно угодил вместо зрительного зала в гримерку, увидел лишнее и теперь рассматривал внимательно растительный крокелюр потрескавшейся краски и красную цифру «4». На меня свалилось тягостное ощущение неуместности, какое бывает после постельных сцен с нелюбимой женщиной. Я был разочарован нечаянным свиданием, о котором еще недавно помышлял с трепетом, и вместе с тем радовался, что оно состоялось, вмиг избавив меня от давней привязанности. Я стоял рядом с женщиной, которая была когда-то частью меня, и ничто, кроме монеток, перебираемых в кармане, не шевелилось во мне. Я не испытывал ни страха, ни сомнений, ни одно желание меня не тревожило. И это мерное равнодушие будило во мне наслаждение, незнакомое прежде.