Юрий Быков - Московское Время (сборник)

– Теперь мне необходимо опросить вашу прислугу. С глазу на глаз.

– То есть в мое отсутствие?

– Прошу великодушно простить, – учтиво поклонился Кулик. – И тем не менее… Так сколько у вас человек прислуги?

– Горничная и кухарка. Как в каждом приличном доме.

– Превосходно, – скорбно поджал пухлые губы пристав, и Софья Дмитриевна мстительно подумала, что у него в доме, вероятно, не так. – Начнем, пожалуй, с горничной.

Софья Дмитриевна очень волновалась, пока Глаша беседовала с Куликом. Она рассчитывала, что когда ее место займет Клавдия, Глаша придет передать состоявшийся разговор, но ошиблась.

Между тем, пристав откланялся, сказав на прощание:

– Вы уж дайте знать, если господин Бартеньев объявится. Все-таки я рассчитываю на благополучное завершение дела.

В прихожей за ним глухо стукнула дверь, и в гостиную торопливо вошла Глаша. Возбужденным шепотом она произнесла:

– Барыня, я все подслушала… Я поэтому задержалась.

– Глаша, это дурно, что ты подслушиваешь!

– Конечно, дурно, – энергично согласилась она, – но это лучше, чем быть змеей, как Клавдия!

– Что ты такое говоришь?

Глаша настороженно обернулась.

– Как бы она нас тоже… не подслушала…

А ведь раньше горничная и кухарка всегда ладили между собой. Значит, и в самом деле, открылось что-то чрезвычайное.

Клавдия была женщиной с красивым лицом и пышным телом. При том, чем ей каждодневно приходилось заниматься, трудно не обзавестись налитыми бедрами и пухлой, раскидистой грудью. Правда, форм рубенсовской модели Клавдия еще не достигла. В сравнении с Глашей она не отличалась бойким характером, но и нельзя было назвать ее тихоней. Клавдия вела себя ровно, спокойно, разве что тушевалась только, когда Алексей Арнольдович обращался к ней с каким-нибудь пожеланием, например, отведать блинов или съесть борща (а готовила она превосходно!) Тогда в смуглость ее лица вливался медноватый оттенок, а темный взгляд еще больше темнел. Она, в конце концов, его отводила, склоняла черную головку и, ослепив белой стрелкой пробора, негромко отвечала: «Слушаюсь, Алексей Арнольдович».

Софья Дмитриевна, разумеется, догадывалась о причинах этой ее робости, но была спокойна: не во вкусе Алексея Арнольдовича пышнотелые красавицы. Хотя, что ж… То и дело случались неприглядные истории, когда хозяин заводил интрижку с прислугой, особенно, если та бывала не против. Трудно утверждать, что явление это отражало характерную особенность того времени, поскольку впоследствии прислугу сменили секретарши, а потом к ним, похоже, присоединились снова горничные и кухарки. Конечно, стать доминирующим самцом или нет, всегда зависело от индивида. Уверенная в глубокой порядочности Алексея Арнольдовича, Софья Дмитриевна не беспокоилась относительно Клавдии и мужа. Ну и потому еще, что та была не в его вкусе.

– Хорошо, Глаша, пойдем в кабинет Алексея Арнольдовича, там все расскажешь.

– Так вот: Клавдия заявила приставу – шепотом начала Глаша, но, оглянувшись на плотно закрытую дверь кабинета, заговорила приглушенным голосом, – что у нее с Алексеем Арнольдовичем… что они с Алексеем Арнольдовичем… были… – Глаша все не решалась закончить ужасную фразу, – были полюбовниками!

– Да она в своем уме? – воскликнула Софья Дмитриевна. – Какой вздор!

– Конечно, вздор! Только она еще сказала, что вы, Софья Дмитриевна, как про то прознали, так его и извели… Уж, не знаю, говорит, как барыня с Глашкой это сотворили, но их рук дело! Все, говорит, в тот вечер по квартире бегали, думали, что я в синематографе, а я лежала у себя в комнате – нездоровилось мне. Они потом в спальне чего-то делали, а когда в гостиную пришли, уговорились никому ничего не рассказывать.

– А что же пристав?

– Похвалил и велел за нами наблюдать. Если что, говорит, сразу беги ко мне… Наверно, надобно ей от места отказать.

– Ни в коем случае! Это только утвердит Кулика в его подозрениях. Не думаю, что он безоговорочно поверил Клавдии. Ведь логично допустить и оговор… оговор своей, так сказать, соперницы… Хотя, какая я ей соперница? Непостижимо! Такое возомнить может только психически больной человек!

– Вот она от своей несчастной любви умом и тронулась…

– Бедная…

– Софья Дмитриевна, вы ее еще и жалеете! Змея она подколодная!

– Не говори так, Глаша!.. Однако нам необходимо ее поостеречься.

Софья Дмитриевна встала, но, качнувшись, снова села на диван, обхватила себя руками за плечи.