Алексей Лукшин: Преступление без наказания или наказание без преступления (сборник)

Так вдвоём оказались уже в городе Горьком, в Канавине, в районе знаменитой Ярмарки.

Затерялись в каких-то бараках, сделав там пристрой, похоже, к таким же, как они сами. На восьми квадратных метрах сколоченный из досок домик, топившийся буржуйкой.

И жизнь наладилась. Не хуже и не лучше, чем у других, потому что другие жили так же.

А сколько лентяев и бездельников народилось в эти годы и ринулось в правящие классы, надели кожанки, а дерматиновые желания быстро перерастают в лайковые, начинают выпячиваться и выпучиваться, что всё-таки переобулись, да и не по одной паре имеют.

– Серёг, оставь эти размышления историкам, пусть они копаются, – перебил осторожно я друга. – Желание жить лучше, хорошо одеваться, иметь что-то вполне объяснимо и понятно. И ты лучше меня об этом знаешь. Мне хотелось бы услышать что-нибудь про лес, зверей, охоту.

Он словно не слышал и продолжал:

– Кстати, мой дед призвался в армию, вроде как все, а попал на «финскую». Выбор пал.

Я с любопытством взглянул на него. Тогда она считалась не войной, а обычным призывом в армию.

– Что о ней рассказывал?

– Что-то. Смутно помню, о «кукушках» разве, но о них всегда говорили, если речь к «финской» сводили. Стрелки-женщины у финнов очень коварными слыли и меткими. О них легенды ходили. А ты что, не слышал о них?

Отрицательно покачал головой. Я удивился подобному факту, о котором не слыхивал. Стало не по себе; много читал о войне, любимые герои с детства в уме вертелись, подражать хотелось, как у всех, наверно, и на тебе.

Ему пришлось по душе рассказать о некоем факте, мне неизвестном, так что он даже немного вырос в собственных глазах.

– После возвращения недолго пожил в радости и удовольствии. А удовольствие заключалось всего-то в том, чтобы друг на друга с любимым человеком насмотреться, работать, да на завтрашний день оптимизма набрать. Началась очередная война. Деда призвали в первых числах июля, двух недель не прошло с её начала.

Представляя такую жизненную круговерть, перед моим взором всплыл образ деда Андрея. С одной войны на другую. Конечно, не один такой. Видя моё задумчивое лицо, продолжая мои мысли, друг произнёс:

– Лёха, а в конце сорок первого, кажется… Эх, не помню точно, где-то в Белоруссии или в Брянских лесах, в окружение попали. Долго выйти не могли. Голодно, рассказывал, было! Замерзали!

Он продолжал говорить, но я не слушал. Когда нас учили в школе, в нас воспитывали военно-патриотический дух. А на самом деле, думается, выглядело иначе. Разве в лесах зимой с ума от голода не сойдёшь? Как-то в силу моего ума воображение рисует вовсе не ягодные и не грибные картины, а солдатика помоложе, да покрупней, словно телёнок на заклании. А иначе не выжить. Костёр согревает день-другой, на третий, глядя на огонёк, уже не станешь сытым.

Недели и месяцы голода, и вдруг… Нет! Не хочется думать, это страшно! С мёртвого снимать портянки и всё остальное, чтоб не замёрзнуть и выжить. Не дай бог, ужасно! Интересно, рассказывая мне, он сам об этом думал? Отстранившись от нашего разговора и включившись снова, я услышал:

– Его призвали водителем и чуть ли не сразу в разведроту перевели. Если бы знать, всё расспросил, а получается, отнёсся с безразличием, урезками только и помню. Знаю, что и за линию фронта ходил за языками.

На памяти снова возник образ боговерующего деда Андрея. Интересно! Злой был, жестокий человек? Там, на войне? Вопрос без ответа. Успевал прощения у Господа попросить? Или потом, спустя годы, замаливал? А может и не думал о том. И верно, такое чаще в те годы было.

Наша беседа превратилась в плавное перебирание фактов и человеческих судеб в этой кошмарной странице нашего государства. Коснулись психологии людей, их религиозности и философии, приобретаемой с каждым прожитым днём.

– А дед выжил на войне благодаря тому, что был трудягой! Кузнецом был, умел лошадей подковывать, тем и спасся.

– От кого? – не понял я.

– В сорок третьем в плен попал!

– Вот так новость, – я выпятил удивлённые глаза и замолчал.

– Дружок у него фронтовой! Панкратов! В разведке с ним служил, всегда вместе, дружили крепко. Не могу в подробностях рассказать. Ты же помнишь деда, что войны касалось, молчун какой. Все годы, что помню. Но! О тех временах всегда молчал.

Про плен ничего не помню, чтоб рассказывал, я ведь тоже маленький был, особого значения не придавал его словам. Помню, однажды заикнулся: «В кино хорошо убегают, по-геройски, но это в кино». А они немца зарезали, машину угнали, где-то остановились, бросили её и прочь бегом, что есть мочи, падали, вставали и снова бежали. Страх не проходил с самого того момента, как в плен попал, тряслись от страха, но делали. Пока до своих не добрались.