Александр Штейнберг - Из Смиловичей в парижские салоны. Хаим Сутин

Давно отгремели залпы второй мировой войны. Миллионы погибших остались на полях сражений. Никогда не забудутся ужасы, которые принес немецкий фашизм: Майданек, Бухенвальд, Бабий Яр… Шесть миллионов евреев было уничтожено. Разрушены города, центры культуры. Памятники, простоявшие многие века в Европе, были искарежены и уничтожены войной.

Во время войны люди мало внимания уделяли искусству. Когда гремят пушки, музы молчат. Однако война закончилась, и постепенно начали поднимать голову деятели искусства, восстанавливались города.

Следует отметить, что война пощадила Париж значительно больше, чем другие города Европы, однако оставила тяжелый отпечаток в душах французов.

7 июня 1947 года состоялось открытие Музея современного искусства. Это здание, запроектированное архитекторами Донделем и Обером, – типичный образец французской архитектуры 30-х годов. В 50 залах размещаются произведения художников двадцатого века: четыре тысячи картин и полторы тысячи скульптур.

Среди художников, удостоенных чести быть выставленными, – Шагал, Утрилло, Дюфи, Матисс, Руо. В музее расположилось также уникальное собрание работ интереснейшего художника двадцатого века, выходца из маленького еврейского местечка, Хаима Сутина. Он принадлежал к когорте талантливых молодых евреев, не имевших права жительства в крупных городах России, ему, как говорил Натан Альтман, «легче было приехать в Париж, чем добиться разрешения жить за чертой оседлости». Вот он и оказался в Париже, в многоязычной среде художников, скульпторов, поэтов, среди парижской богемы, связав свою судьбу со многими талантливыми художниками – основателями новых направлений современного искусства.

Хаим Сутин родился в 1893 году в небольшом местечке Смиловичи, неподалеку от Минска, в полуразрушенной деревянной хате, с маленькими окошечками, выходящими в лес. Хата была обнесена разваливающимся забором, вокруг которого росли дикие яблони, вишни, сливы. Летом детвора срывала плоды деревьев, объедалась ими – это была единственная, доступная им еда. В придорожной пыли купались куры, а осенью дожди превращали дороги в грязное месиво.

Смиловичи находились в изоляции от остального мира, и жизнь там текла по собственным законам. Туда не проникала никакая информация, никто не знал о том, что происходит в соседних губерниях, не говоря уже о мировых событиях.

Отец Хаима был портным, он мастерил нехитрые одежды, в основном перешивая старье. Главная задача была – выжить и прокормить одиннадцать детей. Хаим, самый младший и болезненный, был вечно голодным.

Иногда, летом или осенью, он убегал в леса и поля, прихватив с собой картофелину, кусок сахара и ломоть черного, непропеченного хлеба. Это был настоящий праздник для него. Мальчик был наедине с величием природы, и никто не мог отобрать у него это богатство.

Он не любил свой дом – его там частенько били, лишь голод приводил его туда. В маленьком полутемном помещении школы – так называлась тесная комната, в которой сидели грязные полуголодные дети, ему было немного лучше, чем дома – интересно было слушать, что говорит ребе, но и в школе его частенько колотили.

Мать была добрее отца, но, загнанная жизнью, она часто срывала злость на Хаиме, хотя, жалея и раскаиваясь, ночью целовала его. Прокормить одиннадцать детей и двоих взрослых ей было не под силу. Она, не выдержав жизненных испытаний, слегла и умерла, не будучи и сорока лет, оставив сиротами многочисленное потомство.

Хаим, желая уйти от страшной действительности, создавал свой мир, наполненный волшебными образами. В детстве на него огромное впечатление произвел еженедельный шабат. Он любовался старинным семисвечником, украшенным изображениями птиц и зверей, тенями на стене от зажженных свечей, его завораживали монотонные молитвы и покачивание из стороны в сторону, ритуальные песни и танцы. Маленький Хаим впитывал в себя всю эту атмосферу. Как потом, во взрослой жизни художника, ему это пригодилось! Он покорил мир своим непосредственным, детским восприятием действительности, своими наивными, точными рисунками.

В детстве Хаим рисовал, используя любой чистый кусочек бумаги. Рисовал мелом, углем, обожженной палочкой. Отец считал это баловством и требовал, чтобы Хаим помогал ему в шитье. Особенно трудно было зимой, когда некуда было удрать – ни в леса, ни в луга, и вся огромная семья собиралась в одной комнате. Топить было нечем. Тепло поддерживали дыханием. Хаим сидел на скамейке возле стола и шил при тусклом свете керосиновой лампы, слушая нескончаемые разговоры взрослых о том, как прокормить столько голодных ртов, как полицейские били евреев на воскресном базаре, о том, что в соседнем селе был погром.