Сычев К. В. - Дмитрий Красивый

Князь Роман Глебович стоял на коленях у золоченых ступенек ханского трона и молча, склонив голову, ждал. За его спиной пребывал в той же отцовской позе покорности старший сын Дмитрий, который тяжело дышал, волнуясь за отца: уж очень не хотел князь Роман принимать завещанный ему покойным племянником Брянск и, тем более, ехать в ненавистный ему Сарай за ярлыком на право удельного княжения.

В приемной зале ханского дворца царила полная тишина. Молодой хан Узбек сидел в своем золоченом кресле, окруженный со всех сторон рассевшимися на персидских коврах приближенными и тоже молчал, раздумывая.

По правую руку от него сидел на небольшом возвышении духовный наставник имам Ахмат, а по левую руку стоял, ожидая вопросов от своего повелителя, его тайный советник – тридцатидевятилетний Субуди.

В ханском дворце не было женщин: хан Узбек строго соблюдал исламские нормы и никогда не выводил на всеобщее обозрение своих жен, которым не полагалось покидать пределы ханского гарема.

Несмотря на свою молодость, Узбек-хан поражал окружавших его подданных осмотрительностью, вдумчивостью и медлительностью.

– Горячность и быстрота, государь, – учил его имам Ахмат, – нужны только в гареме, но в делах вредны и пагубны. Всласть разговаривать можно только со своими женками, а с другими людьми следует беречь каждое слово! А с рабами надо быть предельно осторожным, особенно с урусами, не знающими истинной веры!

Вот так и сидел ордынский хан, размышляя не вслух, как это обычно делали его предшественники, но про себя.

– Вот так беда! – думал молодой хан. – Прошло совсем немного времени после смерти дедушки, а вот теперь узнаю о кончине верного мне уруса Вэсилэ из Брэнэ! Неужели душа этого коназа устремилась к душе покойного Тохтэ-хана, чтобы и после смерти служить своему повелителю! – Узбек вздрогнул от такой догадки. – Разве возможно такое, чтобы неверный, но преданный слуга, урус Вэсилэ, удостоится такой чести? Надо бы поговорить об этом с имамом…

– Почему ордынский царь молчит? – думал в это же время седовласый князь Роман. – Неужели он не согласен на мое брянское княжение?

Перед глазами Романа Глебовича промелькнули последние события из его жизни: неожиданная смерть племянника Василия Брянского, совещание у другого племянника – великого смоленского князя Ивана Александровича – и, наконец, сборы и отъезд в недалекий Брянск.

Преждевременная смерть пятидесятидвухлетнего Василия Александровича потрясла смоленских князей. Особенно тяжело переживала свое горе мать умершего – княгиня Агафья, которая, после горестных рыданий, оделась во все черное и совсем удалилась от родных, проводя свои дни в стенаниях и молитвах. Великий же князь Иван Александрович довольно спокойно встретил скорбное известие и уже на следующий день пригласил своего дядю Романа на боярский совет. – Мой славный дядя! – сказал князь Иван после недолгого совещания с боярами и смоленским епископом. – Наступило время нам расстаться! Поезжай в Брянск! Мой брат Василий завещал тебе этот город и удел!

– Зачем мне этот удел?! – возмутился тогда Роман Глебович. – Я уже стар для управления такой богатой землей! Мне не хватает лишь трех лет до семидесяти! Неужели вам понадобился еще один брянский покойник? Куда мне ехать с одними сединами?

– Это ничего, что ты поседел, дядюшка, – улыбнулся Иван Смоленский. – Седого медведя не берет острая рогатина! Ты стар, но удал! Разве твоя супруга – старуха? Или у тебя перезрелые дети? Твоя супруга молода, а сыновья и дочери – совсем еще дети! Вот по ним и считай свои годы!

В самом деле, после смерти бездетной жены князь Роман взял себе в жены дочь волынского князя Льва Юрьевича Евдокию и уже на следующий год после свадьбы получил первого сына – Дмитрия. Затем последовали дочери и, наконец, младший, самый любимый сын Василий, родился, когда его отцу уже было почти пятьдесят…

Князь Роман Глебович всегда отличался скромностью, выдал своих дочерей за мелких, ничем не прославившихся князей и совсем не претендовал на многое, но вот, когда его племянник упомянул детей, задумался. – Я пристроил своих дочерей, пусть не роскошно, но и не бедно, – рассудил он про себя, – а вот что я оставлю сыновьям? Лишь одну Смядынь?