Диляра Тасбулатова: Кот, консьержка и другие уважаемые люди

Отар посмотрел иронически и говорит:

– Так он же с дикого похмелья! Что ему идентифицировать? (Он интеллектуал, это он так издевается.)

Тогда я ему (в тон):

– А че пил?

– Вино пил (говорит Отар).

– А вы че пьете?

– А я водку предпочитаю. Ну, когда в России – водку, а так – вино.

– Красное?

– Ага. Божоле.

– И все?

– Ну, потом можно закрепить водкой. Но опасно. Будет тогда похмелье сильное…

Тут встает молодой человек какой-то и говорит:

– Отар Давидович! Мы с огромным уважением, интересом, даже, скажем так, пиететом ждем вас здесь всякий раз с новым фильмом!

Отар говорит (не обращая внимания на слова молодого человека):

– Пить надо тренироваться с детства. А то Хуциев вот начал недавно, уже старым, а это вредно…

Вдруг (никто его поначалу в суете не заметил, да он и позже тихо подошел и сел сзади вдалеке) раздается голос Хуциева:

– Отар, че ты врешь? Я тоже с детства тренируюсь!

Отар говорит:

– Генацвали! И ты здесь! Дай я тебя обниму! Щас выпьем! Пресс-конференция окончена!

Бедные журналисты заахали: что писать?

Я подошла договориться об интервью.

Так он, согласившись вроде, опять мне нес, что пить, в какое время, чем закусывать и так далее.

Я его спросила, с кем он во Франции дружит, а он назвал имя режиссера известного и рассказал, что тот уже с утра к нему с авоськой божоле приходит.

Ну, думаю, гад.

И написала репортаж вот вроде этого: как он над нами куражился.

Завотделом похвалил: живо, говорит, пойдет в номер (он сам был сильно пьющий).

А Хуциев прочитал (он меня любит) и говорит:

– Хорошо написала, смешно. Только ты напрасно про то, что я типо недавно начал. Я, как и Отар, с детства натренированный. Отар врет все. Всем врет: клевещет на меня. Он коварный вообще…

Еще я брала интервью (заставили, упросили, да и деньги нужны) у Церетели.

Долго я отказывалась (зная, что с ним невозможно разговаривать), но таки уговорили.

Пришла к нему в этот, как его, центр искусств.

Одновременно со мной приперлись студенты киношколы Михалкова, которым он давал мастер-класс.

Мастер-класс был такой:

– Я (говорил Церетели) – художнэк. И вы будэте, если будэте стараться, как я, художныками. Щас я вам покажу, что такое быть художныком.

С этими словами Церетели подошел к натянутому заранее полотну и нарисовал огромного крестьянина в два человеческих роста. Типо вывески на трактире – такой стиль.

Я не поняла, в чем состоит мастер-класс. Наблюдать, как он рисует крестьянина? (Церетели справился за полчаса: видно было, что он набазурился рисовать этих крестьян сотнями.)

Тут я подошла к нему и говорю:

– С вами договаривались об интервью, ведь так?

Он, не отрываясь от полотна своего, говорит:

– Спрашивай! Только быстрее!

Я его спросила что-то типо того, кем он вдохновлялся в юности, какой школой художественной и пр., а он вдруг говорит:

– Надо чэловэком быть, понимашь! А школу я пропускал всегда!

Мы были с молодым фотографом, тот хихихал и рожи мне строил из-за спины Церетели.

Мне еще книгу тяжеленную всучили – какой-то его клеврет писал, там он, этот клеврет, журналист какой-то, тоже отирался как обслуга.

Я заглянула в книгу: там написано, что герой – великий, а все остальные – козлы, интриганы и проч. Сплетни какие-то, описания судов, которые выиграл герой этой биографии у всяких нехороших людей, которые ему завидуют, интригуют и проч.

Ну, я покурила на скамеечке около метро и книгу эту там оставила.

Какой-то алкаш говорит:

– Твоя книга?

– Берите (говорю).

Алкаш говорит:

– А мне она на фиг? Щас на бутылку даже не поменяешь. Я вот раньше фарцевал книгами, богатый был.

(Бывший полуинтеллигент, значит.)

– И на какой книге (спрашиваю) можно было больше всего навариться?

– Ха! На Библии, ясный перец!

Живу я в городе Химки (Новокуркино, точнее) и иногда люблю пройтись здесь, послушать, что народ говорит. В Химках не так спешат, как в Москве, и потому можно наткнуться на интереснейшие разговоры.