Диляра Тасбулатова - Кот, консьержка и другие уважаемые люди

Да и времена уже были «вегетарианские», сами знаете. Империя на излете…

– Знамя сдать (сказала директриса вдогонку, имея в виду транспарант с поврежденным Кунаевым).

Клим не удержался и, обернувшись, сказал:

– Мы знамен не сдаем, Евдокия Борисовна! (он был фронтовиком). Мы за них умирали!

Директриса покраснела как рак и выдохнула:

– Идите. Черт с вами со всеми (процедила она себе под нос).

Была у меня такая история: в дни, так сказать, тревожной моей молодости.

Домогался меня один тип (ну, такое даже и со мной бывало).

Тип был умный, типо интеллектуал. И очень ироничный.

Со мной был вежлив и прочее: вроде увлекся, но тем не менее все равно – был ироничен.

Ну, я ему и говорю:

– Ты хочешь отнять самое дорогое, что есть у казахской девушки?

Тип еле удержался, чтоб не прыснуть со смеху.

И говорит:

– А что самое дорогое у казахской девушки? (спросил он очень саркастически).

– Как что?! Фотография Назарбаева! (ответила я).

Тип сказал:

– Ух! Слава богу! Я думал, ты дура, уже отступиться было решил.

Собрались у нас как-то дома в Алма-Ате гости. Родственники – важные люди, кто-то даже из номенклатуры.

А мне страсть как надоела их похвальба: на Востоке вообще принято без конца хвалиться. (Но не у нас в семье, мы все ироничные, и мама, и я, и бабушка, и папаша, – все, короче.)

Надоело, в общем, и я возьми да и брякни:

– Вот все ругают евреев. А я вот в Казахстане был – казахи еще хуже (сказал Довлатов устами своего персонажа, прибавила я).

Главный аксакал за столом, самый старший, побледнел. Посмотрел на бабушку – ее все уважали, – думает, что она скажет?

А бабушка и говорит (типо дипломатично):

– Да вы не волнуйтесь: этот Довлатов сам был казах. Наполовину.

– А вторая половина? – спросил аксакал.

– Догадайтесь (сказала бабушка).

– Еврей? (спросил аксакал).

– Ну конечно! (сказала бабушка).

Давно, лет 25 назад, ходила тоже в пенсфонд еще в Алма-Ате, что-то там для бабушки выбивать.

А там сидел человек очень старый, без обеих ног.

Человек этот и говорит:

– Вот я – инвалид войны! Мне вообще-то льготы полагаются.

И документы подает. В окошко.

А в окошке сидит толстая, как положено, тетка с прической высокой и внимательно эти документы рассматривает.

И говорит разочарованно:

– Так вы ноги потеряли в Финскую войну?

Старик говорит:

– Ну да.

А тетка ему – торжествующе:

– А это была не война, а кампания!

Старик аж привстал на своей коляске:

– Какая еще, твою мать, компания? С кем компания-то? Ты дура, что ли, совсем?!

Тетка завизжала, прибежал какой-то дядька-начальник и говорит инвалиду так строго:

– За Финскую не положено. Видите – черным по белому: кампания. Не война.

Я говорю, не выдержав:

– А вам часто в компаниях по пьянке ноги отрывают?

Начальник побелел.

– Я не пью (говорит).

– А! (говорю). Правильно! Не пейте: а то, не ровен час, ноги оторвут. В компаниях это случается. Выпил, зазевался, заснул: проснулся – а ног-то и нету!

Старик, хоть ему горько было, засмеялся.

Начальник же побежал наверх что-то выяснять.

Встретила в театре одного знакомого интеллигента – такого, почти пародийного, слишком интеллигентного, изнурительно, как говаривал Чехов, вежливого.

– Ой (говорит интеллигент) – как приятно увидеть тебя, да еще и в театре!

– Ну, ты же в пивные не ходишь (говорю).

А он ужасно наивный. Говорит:

– А ты ходишь?

– Практически я там живу. В пивных.

– А как в театр попала? (простодушно спрашивает он).

– А случайно. У одного алкаша выкупила билет: по-моему, он его у жены стянул. Или свой продал: с женой, наверно, в театр не хотел идти. А хотел пива.

– А кто у него жена?

– А жена – певица. Почти Герзмава. Вот поэтому я и хожу в пивные: там часто мужья певиц билетами торгуют.

– Правда?

– А то!

– Я такое в первый раз слышу.

– Ха! Мало ли че ты в первый раз услышишь! Жизнь (подытожила я общим местом) всегда изощреннее нашего вымысла.