Явь, в которую он вернулся, была представлена все той же улицей, на которую вкатывали воспаленные, с фиолетовыми мигалками, кареты скорой помощи. Санитары выхватывали носилки, клали на них полуголых обожженных и покалеченных детей. Накладывали скороспело повязки, втыкали шприцы, подвешивали капельницы. Загружали носилки в машины, и те, истошно воя, мчались среди палисадников и низких домов.
Толпа мужчин и женщин, молодых, пожилых, клубилась, порываясь кинуться туда, где грохотало, свистело, слышались визги. Родителей не пускали военные, оттесняли от угла. Оттуда по одному, группами выбегали дети, босоногие, в растерзанной одежде, – иные в мелких порезах, других, обессиленных, выносили на руках ополченцы и милиционеры, сами обезумевшие, с потрясенными лицами. Опускали ношу на траву. Родители голосили, искали своих детей, наполняли воздух непрерывным стенающим звуком: «О-о-а-а-у-у-ы-ы!» Старуха с растрепанными волосами металась среди носилок, не находила внука, рвала седые космы.
Огибая скопище, стараясь не задеть людей гремящей сталью, двигался зеленый танк, покачивая пушкой. Другой танк выехал из-за насыпи и уже посылал в школу скрежещущие удары.
К Стрижайло, сидящему на земле, санитары подтащили носилки. Медсестра наклонилась:
– Ложитесь… Пожалуйста… Вам надо в больницу…
– Где мальчик? – спросил Стрижайло, глядя на свои окровавленные руки.
– Вы весь в порезах… Разрешите, я выну стекло…
Действуя пинцетом, сестра вытаскивала из лица Стрижайло мелкие стекла. Это причиняло короткую режущую боль.
– В больнице вам сделают перевязку.
– Мне не надо в больницу. Где мальчик?
Поднялся, отошел от носилок. Его не стали преследовать.
В носилки сразу же опустили бездыханную девушку, чья шея была вытянута, как у птицы, которой свернули голову.
Стрижайло медленно приходил в себя. По-прежнему в его оглушенной голове стоял гул. Уши, как горячим воском, были залеплены воплями. В глазницы затолкали кровавые тампоны. Но в раздавленном, полубезумном сознании присутствовала задача, – «осмыслить». Эта установка цепляла и стягивала кромки изуродованного разума, собирала его из осколков, воссоздавала целостность мира.
Во-первых, он больше не волновался за мальчика. Тот был жив и спасен. Скорее всего, его отыскали и увели счастливые родители, а «образ сына» был спасительной и благословенной фантазией, которая помогла не сойти с ума, спасла жизнь чужому ребенку.
Во-вторых, причиной побоища стал выстрел неизвестного снайпера, засевшего на чердаке, меткой пулей разбившего заряд в баскетбольной корзине. Переговоры, на которых настаивали захватчики, с самого начала были обречены на провал. В стане федералов существовали силы, заинтересованные в кровавом штурме, в «избиении младенцев».
В-третьих, был реализован метафизический план Потрошкова, состоялась бойня детей, осуществилось ритуальное пролитие детской крови, окропившей новый период русской истории, после чего Россия станет именоваться «Россия, детской кровью умытая».
В-четвертых, в нем, в Стрижайло, пропущенном через ад, в его контуженой голове и потрясенном духе, сохранилась «человечность», не произошло перекодирование мира. Он уцелел как «человек христианский», – вначале совершил ужасный грех, затем пережил раскаяние и, наконец, принес искупление. Теперь, в продолжение искупления, ему надлежало поведать миру ужасную тайну, которой он обладал. Вскрыть сатанинский замысел, который ему открылся.
Он смотрел сквозь проемы домов, как подымается дым, похожий на торжествующий черный дух, которому принесена кровавая жертва. Школа была алтарем, где остывали тела убитых, засыхала на стенах кровь. Но он был жив, в рассудке, сохранен Божественной силой для духовного подвига, который готовился совершить.
Он брел по улице Коминтерна, среди оцепления, прорвавшихся к школе жителей, фиолетовых вспышек, близкой автоматной и орудийной стрельбы. Ему попался телерепортер, который с плеча вел телекамерой, снимая панораму растревоженной улицы. Был строен, облачен в журналистский жилет со множеством карманов, из которых торчали блокноты, кассеты, запасные аккумуляторы. Выглядел эффектно, с той небрежной элегантностью, которая отличает профессионалов в моменты наивысшего напряжения.
– Простите, – обратился к нему Стрижайло. – Вы из какой компании?
– НТВ, – ответил репортер, рассматривая иссеченное осколками лицо Стрижайло.
– Подходит. Хочу сделать сенсационное заявление.
Читать дальше