Наталия Терентьева: Страсти по Митрофану

Наверно, надо было попросить у Эли прощения. Но как – рядом стоял этот парень… Такой холеный, благополучный, так по-хозяйски себя ведет с Элей… Надо было попросить… Надо, чтобы она знала, что он очень жалеет обо всем, что было. Жалеет, что не отвечал ей, жалеет, что встречался с Тосей… Ничего эти встречи ему не дали. Только в душе стало тошно. Тошно и плохо. Но как это сказать, какими словами, чтобы она услышала? Тем более она написала, что не любит его. От обиды написала. Или правда – разлюбила? Так же бывает, наверно. Зачем тогда плакала? Говорила, что ненавидит, и плакала. Он бы тоже не простил такого предательства никогда. Никогда.

Митя как во сне пересаживался с транспорта на транспорт. Была суббота, народу очень мало. Полупустое метро, пустой вагон в электричке – холодно, конец октября, на дачу уже никто не ездит. Митя сидел у окна и вспоминал, как они с Элей ехали вместе – это было как будто совсем недавно, может быть, даже в этом же вагоне… И в то же время очень давно, в другой жизни, в которой еще не было темноватой Тосиной комнатки, запаха, въевшегося ему в кожу – сладковатого, приторного, ни на что не похожего, запаха Тосиной близости.

Митя помотал головой. Черт, черт, зачем все это, как это все случилось, почему? Почему? И что ему теперь делать? А что ему делать с музыкой? С его звездным путем? С залами, полными поклонниц, которых он будет расшвыривать ногами… Зачем вообще женщин расшвыривать ногами… Но отец не может ошибаться… Не может… Он не ошибся, нет, ошиблись те женщины… Вот сейчас Митя пойдет в Гнесинку, во вторник, и там ему другие, хорошие педагоги, не женщины, мужчины – они гораздо больше понимают, у женщин нет логики, нет ума – они ему скажут, что для него открыты двери Музыкальной академии, что он – гений, что все гении сначала считались бездарностями… Потому что простой человек не может понять, что у гения внутри…

Как-то очень плохо от всех этих мыслей… Почему он должен быть гением? Почему он не может быть простым человеком? Почему он должен играть по пять часов в день? У него ничего не получается, он плохо запоминает, его руки не хотят запоминать, не хотят играть, его руки хотят делать что-то совсем другое…

В автобусе, кроме Мити, было только двое женщин. Одна из них, пожилая, но еще не очень старая, все поглядывала и поглядывала на Митю, как будто знала его. Митя даже отвернулся к окну. Женщина же села поближе, на сиденье через проход.

– Видела тебя где-то… Не могу вспомнить где… Ты на похоронах не был?

– На каких похоронах? – похолодел Митя.

– Да хоронили сейчас у нас парня… На тебя похожий…

Митя смотрел на женщину и не мог понять, о чем она говорит.

– Это не я…

– Нет, тот, которого хоронили, не ты, конечно… Просто все друзья на тебя похожие, такие же… А ты из Горяновки?

– Нет.

– А откуда?

– Из Москвы.

– А-а-а… А едешь в Горяновку?

– Нет.

– А куда?

– В Криволепово.

– Нижнее или Верхнее?

– В лагерь, там есть заброшенный рядом…

– А-а-а… лагерь… Был там лагерь, да… А зачем?

– Надо… Там…

Женщина все допытывалась и допытывалась, так рассматривая его, как будто хотела что-то найти в его лице, кого-то, на кого он похож или кого она сначала увидела в нем… Это было очень неприятно. Митя бы вышел, чтобы не продолжать этот разговор, но сколько придется ждать следующего автобуса, он видел расписание, автобусы ходят два или три раза в день.

Наконец Митя с облегчением вышел. В ту же сторону, куда и ему было нужно повернуть, шла какая-то подозрительная компания, Митя переждал, пока они пройдут. Еще не хватало лишних приключений по дороге. Он завернул в магазин, купил сигарет.

– Сколько лет? – спросила продавщица, уже пробивая чек.

– Сто, – ответил Митя.

– Я и вижу, – криво улыбнулась та. – А че такой злой-то с утра, а, дед? Сто лет…

– Жизнь такая, не я такой, – проговорил Митя.

– А я вот не злая… – подмигнула ему продавщица. – Может, тебе еще чего продать? У нас ассортимент… Для столетних как раз… Да посидим потом, покурим, поболтаем… А, красивый? Глаза какие грустные…

Митя молча взял пачку сигарет, сдачу и вышел. Что он им всем дался? Не хочет он больше ни с кем болтать. Митя закурил, но с утра как-то от дыма стало нехорошо, тем более что он не курил с лета, с тех пор, как перестал ходить к Тосе. Митя выбросил сигарету и спрятал пачку. Отцу отдаст, в случае чего. Отцу… Митя с досадой выключил телефон. Не надо, чтобы его сейчас дергали, а отец как раз скоро проснется и забьет тревогу – как же так, Мити нет дома!