Александра Окатова - Флёр юности

Сегодня я говорила считалку – значит, Лена будет рассказывать о своём королевстве. Завтра будет считать она. И снова будет рассказывать о своём королевстве: я начинаю считать с себя, и чёт выпадает на неё, а когда считает она, то чёт опять выпадет на неё, потому что она начинает считать с меня. Я знаю об этом и молчу: мне нравится, когда она рассказывает. Получается, что каждый вечер рассказывает она. Я обожаю её слушать.

Мы гасим в комнате верхний свет и зажигаем нашу волшебную лампу. Это старая, латунная, с тяжёлым широким конусообразным основанием и высокой штангой с закруглённым верхом. Родной абажур, шаде, тень, давно утерян, разбит, я заменила его на другой, из стекла молочного цвета. Родной был такой же конусообразной формы, как и основание, скорее всего, он был зеленого стекла, я, конечно, не видела – бабуля видела, она говорит, что такие лампы назывались студенческими, или библиотечными, и сначала были керосиновыми. Эта лампа в нашей семье ещё с дореволюционных времен, как и кузнецовский фарфоровый кувшин. Он стоит на кухне на подоконнике, в него мы наливаем кипяченую воду. На боку кувшина нарисована пасторальная деревенька, где рядом с потемневшей избой стоит жёлто-оранжевый клён, за домиком – поле, за ним – голубоватый лес, потому что сфумато, далеко, в дымке. Лена сразу признала кувшин свидетелем её королевского происхождения. Мы с бабулей согласны.

А потом Лена умерла. За два года она стала мне как сестра. Баба Варя говорит, что она ушла, уехала, потому что хотела жить в своём Королевстве Пламенеющих Клёнов. Но я-то знаю, что это не так. Просто она не смогла перенести горечи слов, за которые в её королевстве полагалась смертная казнь: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Эти слова теперь вырезаны в моём сердце и не заживают, кровоточат: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Они не дают мне покоя, они горят огнём перед моими глазами, куда бы я ни направила взгляд: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Я теперь, как раньше Лена, начинаю день с этих слов и заканчиваю его этими словами: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Картины по-прежнему висят в моей комнате, на них по-прежнему неторопливо течёт жизнь Кленового Королевства. Мне больно, но я никогда не сниму их: пока они на стенах, мне кажется, что Лена рассказывает мне, как раньше, о своём королевстве.

Мы похоронили Лену на нашем кладбище, рядом с моими родителями. На памятнике мы написали: «Лена, королева Пламенеющих Клёнов», и как печать поставили лист клёна. Как герб королевства.

Я закончила школу с золотой медалью и поступила в мединститут. Я поступила туда, потому что два последних года всё время думала, как мне спасти Лену. Я не смогла. Но в медицинский поступила. Там я встретила своего будущего парня.

На дне открытых дверей абитуриентов первым делом делят на две группы, причём делается это абсолютно объективно. Всех загоняют в большую аудиторию, амфитеатром поднимающуюся к выходу, с кафедрой в самом низу. На доске за кафедрой на экране, без предисловий, как я поняла, в целях экономии слов, сил и времени, пошёл документальный, подробный и слишком цветной, на мой вкус, фильм, посвященный операции на сердце телёнка. Во весь экран в окровавленных руках билось живое сердце, и, как говорится, «большая половина» абитуриентов встала и без лишних терзаний вышла. Я не смогла встать сразу, потому что мне стало очень плохо. Я вышла через три минуты, мне помог мой будущий парень, который довёл меня до туалета и держал мои волосы, пока меня рвало. Потом я умылась, отдышалась, и мы вместе возвратились в аудиторию.

Иногда я думаю, может, у нас такая медицина, потому что надо принимать не тех, кто остался, а тех, кто вышел? Как бы то ни было, я была единственной, кто вернулся. Я сделала это в память о Лене.

Время идёт. Жизнь продолжается.

Мой парень обнимает меня за плечи и говорит: «Ну что ты боишься, – я знаю продолжение он скажет с неизбежностью заката солнца – я же с тобой». В Королевстве Пламенеющих Клёнов за эти слова полагается смертная казнь, и я чувствую себя одновременно и палачом, и приговорённым, потому что люблю его, но я сделаю то, что должна. Это конец.

Я так часто представляла себе эту минуту, но он пока не сказал вторую часть запрещённых слов, и я подожду, может, не скажет. Если скажет, то достаточно будет удара средней силы, моей не слишком большой силы, направленной слева направо и снизу вверх в область верхушки сердца и левого желудочка, что вызовет резкую боль и удушье. Его сердце споткнётся. Если я ударю сильнее, он потеряет сознание, а если я, как сейчас, буду дышать вместе с ним и ударю в момент полного заполнения сердца кровью, я его разорву.