Александра Окатова - Флёр юности

Вера Михална наклонилась над девочкой, минут пять сосредоточенно щупала её, считала пульс и слушала дыхание, вздохнула, оглядела нас всех так, как будто только что сама её родила и сказала:

– Сотрясение мозга, нахлебалась воды, немного побита, пока её несла река, о валуны и брёвна, но жить будет.

Мы с бабулей обнялись и заплакали. Мариванна сказала:

– Сейчас молочка парного принесу, – мы с бабулей переглянулись с улыбкой: у Мариванны молоко – от всех болезней, и физических и душевных.

У неё у одной в деревне осталась корова. Молоко у её Зорьки сладкое, пьёшь, как будто тебя мать по щеке гладит, моя умерла уже, а баба Варя – мать моего отца, его тоже в живых нет, так что мы с бабой Варей оба-два на свете остались да ещё одна, вот эта, с кленовым листом на груди.

Запрещённые слова «ну что ты боишься, я же с тобой», которые влекли за собой смертную казнь через повешение, слетели с уст молодого инженера, и королева Пламенеющих Кленов окаменела. «Звучит как палиндром», – подумала она о себе в третьем лице. Она ничего не могла сделать, даже если бы очень хотела, а она хотела. Слова были сказаны, и не она решила, что за эти слова, произнесенные мужчиной, расплатой должна стать смерть через повешение: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Вообще-то в скрижалях (ей всегда в этом слове слышалось жало, жаль, сожаление и боль, что не унять) в скрижалях запрещенные слова толковались шире. Туда входило и «не бойся, я с тобой», за что сжигали на костре, «не волнуйся, я рядом» – отчленение головы от тела, а за хрестоматийное «я тебя никогда не покину» – утопление в единственной реке королевства Кленовке, за слова «я тебя никогда не брошу и буду всегда с тобой» – смерть от голода и жажды, самая мучительная. Почему так повелось, никто теперь объяснить не мог, но не нам менять древние законы.

Королева стояла у окна своих покоев. Отсюда, сверху, из самой высокой башни, она видела, как на площади начались приготовления к казни. Помост с люком, в который, после того как всё будет кончено, упадет тело казненного, даже не разбирали – не было смысла, потому что почти каждый день пришлось бы возводить его снова, и министр финансов в целях экономии издал приказ использовать помост многократно. Виселицу, правда, приходилось ставить каждый раз заново, можно было бы, конечно, и её оставить, но она здорово портила вид городской площади – уж больно мрачно выглядела. Вот уже выставили по отвесу мачту. «Странно, мачту, – подумала она, – надо, наверное, перенести казнь на берег Кленовки, соорудить виселицу на плоту и пустить после исполнения по реке как напоминание всем, и вид городской площади портить не будет». Прибили перекладину. Она смотрела и думала о неотвратимости смерти. Она ничего не могла сделать. Она сама приготовит платок и сама закроет ему лицо, а сердце ей говорило: «Ну что же ты», ещё минута прошла – поставили уже мачту, ещё минута – готова перекладина, послали за верёвкой (верёвки, как и канаты для переправы, вили из конопли) «Сколько ты ещё собираешься ждать? – стучало её сердце, – смотри, скоро будет поздно, ещё немного – и ты ничего сделать не сможешь».

Она решилась. Она подхватила длинное своё платье и посыпалась, ломая каблуки, с крутой лестницы. И даже конец света не остановил бы её.

Баба Варя поставила на табуретку рядом с кроватью найденыша кружку с отваром мяты, пустырника и корней валерианы и сказала мне, вручив влажную тряпочку:

– Деточка, попробуй напоить её травами и смотри, меняй ей компресс по мере высыхания, у неё сильный жар, я не думаю, что это связано с её падением, мне кажется, это у неё душа горит. А ты следи, следи, как только тряпочка подсыхает, ты смачивай, – и ушла.

Я осталась одна с нашей девочкой. Я прикидывала, что с ней случилось, не сама ли она спрыгнула где-то выше по Кленовке с моста, я знала пару таких мостов, с которых она могла сигануть. Что её заставило это сделать? Не похоже, что она сама. Сама бы выбрала другой способ, чтобы уж наверняка, по крайней мере, я бы так и сделала: вернее поезда нет ничего. Несчастный случай? Упала? Но тогда хоть что-то привязывало бы её к действительности, хоть какая-то материальная мелочь: ключи от дома или телефон, какая-нибудь девчачья пустяковина, расчёска, например, сувенирчик, брелок, записная книжка или кошелёк – нет ничего. Может, её столкнули? Покушение? С кем-то поссорилась? Оказалась не в том месте не в то время?

Девочка пошевелилась и пробормотала: «Ты же говорил: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Я хорошо разобрала, она так и сказала: «Ты же говорил: «Ну что ты боишься, я же с тобой». Так вот значит как, она была не одна. С парнем, видимо, а река принесла её одну. Где он, что с ним? Они вместе что ли прыгнули, что же случилось? Пока она не очнётся, ничего узнать не получится. Мы с бабушкой, конечно, последим за новостями, но нет надежды, что мы что-то узнаем.