Татьяна Осипцова - Утка с яблоками (сборник)

В соответствии с любимым маминым выражением, бабушка Женя жила за дедом «как у Христа за пазухой», дома сидела, не работала. Впрочем, тогда замужние женщины не работали, вроде бы даже это запрещено было в период безработицы в конце двадцатых. Во всяком случае, вторая моя бабушка, будучи замужем и пожелав устроиться на работу, предварительно пошла в ЗАГС и развелась, не спросив мужа (законы в этом плане тогда были либеральные). «Мать-одиночку» тут же поставили в очередь на биржу труда и вскоре предоставили место официантки в ресторане. Да, папина мама была женщиной предприимчивой.

А бабушка Женя занималась дочкой и домом, хотя хорошей домохозяйкой не была. Напротив, по семейной легенде страдала рассеянностью и не умела экономить. Возможно, в этом не было необходимости? Дед постоянно ездил по стране с гастролями, с военными оркестрами, да еще ему за звание, должно быть, платили – вот он, красивый, в пенсне и добротной офицерской форме. Наверное, он вполне обеспечивал свою семью. Семья для него была святыней, во всяком случае, мама, видевшая отца не слишком часто, обожала его. И он ее тоже: как светятся его глаза на этом снимке, сколько ласки в улыбке человека, прижимающего к груди полугодовалую дочь…

Его арестовали в 37-м. Где-то на гастролях, далеко, чуть ли не во Владивостоке… За что? «Тогда были репрессии, – коротко отвечала мама мне, девочке. – Но потом разобрались и через два года реабилитировали. Был бы виноват – не освободили бы». Мама искренне верила. В то, что невиновных отпускали, а сидели только виноватые перед советской властью. Верила до конца, до самой своей смерти, и правда, открывшаяся на рубеже девяностых, не смогла ее переубедить. Даже про любимого своего Георгия Жжёнова (мама называла его Гера, они выросли в одном дворе), говорила: «Сидел, значит, было за что, тогда было много врагов народа». «Враги народа», «вредительство» – штампы, вбитые с детства, остались в ее голове навсегда. Она не была сталинисткой в прямом смысле слова, скорее, была аполитичной, и все-таки… Бедная мама.

Когда деда арестовали, ей было десять, что она могла понимать, что ей могли сказать? Причина ареста так и осталась для нее неизвестной. Может, навет? А может из-за того, что родные деда перебрались жить в Бонн? Тогда в армии искали немецких шпионов… Дед был всего лишь музыкантом, но все же офицером. Переписка с Германией – весомый повод для обвинения в шпионаже.

Маленькой я любила рассматривать довоенные открытки из Германии, написанные, естественно, по-немецки. Если быть точной, не совсем открытки. Фото, а на оборотной стороне линейки для написания адреса и POSTE CARD или что-то в этом роде. Сейчас и их нет, многое пропало…

Бабушка Женя осталась одна с десятилетней дочерью на руках. Не имея ни образования, ни специальности, ни работы. Позже она служила счетоводом в домоуправлении. Устроилась тогда? Не знаю, вряд ли. Жен репрессированных не больно брали на работу, если верить литературным источникам. Две ее сестры и престарелая мать едва ли могли оказать серьезную материальную поддержку. Помогал друг деда, Абрам, который жалел бабушку, а может быть, и любил. Во всяком случае, к моменту возвращения деда родилась Розочка, моя тетя. Дед был благодарен другу, что помог выжить его семье.

После ареста он больше не выступал, преподавал пение и немецкий язык в двух школах неподалеку от нашего дома. В одной из них училась мама, потом моя сестра, и я тоже.

Дедушка умер в первую блокадную зиму, в январе 42-го. Сколько тогда составляла суточная норма хлеба для служащих и иждивенцев – 125 грамм? Раньше помнила наверняка… Как мало говорят сейчас об этом. Один раз в год, в день прорыва блокады.

Дедушка был вегетарианцем, он и при мирной жизни отличался худобой, да еще двухметровый рост. При таком пайке сил хватило ненадолго. Родные не хоронили его, бабушка с тетей лежали, а моя мама, четырнадцатилетний дистрофик, еле двигалась. Приехала похоронная команда, собиравшая трупы, и увезла деда на Смоленское кладбище – оно было ближе всех.

Оставшиеся после деда музыкальные инструменты выменивали на хряпу (верхние капустные листья), а еще на столярный клей, который долго разваривали и он тоже шел в пищу. Партитурами топили печку. Рояль распилили на дрова. С пятого этажа семья перебралась на первый, вроде бы остатки жильцов со всего большого «немецкого» дома на Детской улице Васильевского острова уместились в одной квартире. В этом доме жили «немцы». Помню Елену Францевну с первого этажа и Люську Тике из нашей квартиры. Внешне она была похожа на цыганку, но потом оказалось, что у нее в Германии родственники, они даже помогали ей материально, потом, в перестройку, когда уже можно стало помогать. В блокаду от голода у Люськи умер грудной сын, она закрыла его в комнате и ушла, чтобы не слышать разрывающего сердце плача. А совсем недалеко был дом, где жила женщина, съевшая своего ребенка, мама мне окна ее комнаты показывала.