Array Коллектив авторов - Прямой эфир (сборник)

– Ну, ты и сволочь!..

Я ещё не успеваю опомниться, как ко мне подскакивает один из «лилипутов» и пытается повторить тот же удар. Всё это, видимо, было заранее «срежиссировано» и сейчас «отрабатывалось», но «начинающий актёр» волновался и, извините, промазал:

– Фу, ты, блин… – опозорившись, он глумливо хихикнул и отошёл в сторону.

Эта нелепица внесла диссонанс в ритуал моего избиения, и я, стыдящийся себя альтруист, ещё минуты две-три произносил гордые и бесполезные монологи, в то время как вся эта свора лениво и даже робко пихала меня в разные стороны. Бить незащищающегося человека – достаточно скучное занятие. Но потом что-то включилось, и мы начали драться.

Если драка – настоящая драка – длится непрерывно три минуты, наступает новое качество. Выброшен первый заряд злости, выброшена энергия, люди устают, психологически меняются. Это уже не те люди, что три минуты назад, и тогда побеждает тот, кто опытней, выносливей, жёстче.

Били меня хорошо, но устать я ещё не успел. Они только-только меня разозлили. Рот был полон крови и зубного крошева, губы размазались по щекам, один глаз не видел, дикая боль в почках и где-то под коленом. Я знал, что долго не выдержу, но злость и обида за мою «стоптанную актёрскую улыбку», за мои «беленькие американские зубки» придавали мне силы, и я, ставший вдруг равнодушным к ответным ударам, только-только стал удовлетворённо и методично попадать по пляшущим вокруг меня пятнам, как всё вдруг кончилось.

– Атас, мужики, уходим!..

Меня бросили и, пятясь, стали отходить в темноту. Оглянувшись, я увидел, что к нам с факелами в руках бежали люди.

Как я сказал, устать до изнеможения я ещё не успел, значит, кульминация не длилась и трёх минут. Самым тяжёлым оказался удар по почкам – всё ещё никак не мог продышаться. Конечно, ещё полминуты, и они бы меня затоптали. Но я был жив, с моста меня не сбросили, и поэтому самым обидным – до слёз! – было то, что мне «ни за что» вышибли зубы. Я воспринял эту новость трагически.

Мои «истязатели» разбежались. Лишь одного, самого, наверное, молоденького, что-то задержало, и я подозвал его:

– Слышь… Подойди. Не бойся… Ничего не будет.

– Ну чё, чё? – он с опаской приблизился.

– Слушай, вот вы мне все зубы вышибли, а я актёр… Что мне теперь делать? – почти задушевно спросил я.

– А чё… Я не хотел! – почти виновато ответил он. В глазах у него было любопытство.

– Ну, а мне-то, что делать?! – я городил какую-то несусветную чушь, а он медленно-медленно пятился, изучая меня и молча оправдываясь. Ко мне бежали на выручку, это не сулило ему ничего хорошего, и он не захотел продолжать беседу.

– Гады вы! – бросил я вслед и принялся «подсчитывать убытки». Синяки не в счёт, у меня был надкушен язык, в двух местах разорваны губы и не было одного – всего одного! – переднего зуба. И уж очень неприятно тянуло то ли в почках, то ли в печени. И ещё я с ног до головы (какой эффектный кадр!) был в крови. Кровь красиво текла по щекам, по шее, на грудь, закапала и пропитала рубашку. Я вздохнул… и красота и гармония моего страдания нарушилась – открытый нерв невероятной болью дал о себе знать. Но по законам жанра, превозмогая сверлящую боль, выплюнув осколки зубов, «окровавленный, но не поверженный», я гордо зашагал навстречу людям.

Наша историческая встреча состоялась в самом центре моста. С двумя факелами (откуда их взяли? когда успели разжечь?!) и фонариком ко мне подбежали Прасковья Ивановна, Света и сосед-инвалид дядя Толя.

Не скрою, два чувства жили во мне в ту минуту: чувство неловкости и чувство ожидания произведенного эффекта. То, что произошло, было для меня неожиданностью и на всю последующую жизнь оставило во мне память о нескольких мгновениях какого-то странного вывороченного материализовавшегося счастья. Я попытаюсь сейчас это объяснить. Но думаю, что безуспешно. Слишком сильны и коротки воспоминания, и слишком бессильны слова.

То, что творилось с Прасковьей Ивановной и Толей я не помню, вылетело. А Света… Она вдруг вскрикнула – как-то страшно, сдавленно, изнутри – упала мне на грудь, сползла в ноги, вцепилась в них и долго не давала себя оторвать. Так и вижу её распластанную, рыдающую, в пыли, у своих ног, и эта картинка будет стоять перед внутренним взором моей памяти, наверное, всю жизнь. И чувствовал я тогда, что происходит что-то первобытное, языческое, что-то, идущее от первооснов нашего бытия. Так, должно быть, провожали на фронт, на каторгу, так встречали искалеченных войною мужей.