Александр Морейнис - Люди и боги. Триптих (сборник)

Не хочу на Крит, не хочу встречаться с деспотом-отцом и дрожать от страха: поверит – не поверит, какое назначит наказание…

Умереть… Прямо сейчас. Мечом в сердце. Не сделала это дома, на Крите, сделаю здесь. Главное, не промахнуться, чтоб точно в сердце. А вдруг промахнусь, и меч пройдет мимо? Или ударю недостаточно сильно? Прикрыв глаза, представила: из груди моей торчит меч, льется кровь, мне больно, очень больно, но до смерти еще долгие часы, может даже, несколько суток… На второй же удар не хватает ни сил, ни решимости. И никого вокруг, чтоб попросить о помощи – о втором ударе. О боги, что ж мне делать?

Высланный мною из Греции небольшой быстроходный корабль возвратился гораздо быстрей, чем требовалось для пути на необитаемый остров, оттуда на Крит, и обратно в Грецию. Пожилой кормчий поведал мне следующее: на островном берегу, описанном мною, никого не было, но под раскидистой кроной дерева были обнаружены два сосуда – с водой и вином, еда, вяленная и сушенная. Тут же, на земле валялись осколки глиняной пластины с нацарапанными на них словами. Поразмыслив, кормчий принял решение: обследовать остров.

Команда корабля в полном составе, растянувшись долгой шеренгой, прошлась от края и до края острова, благо, подъемы и спуски оказались не слишком высокими и крутыми. Затем, сместившись на длину шеренги, люди прошлись обратно. И еще раз, и еще раз. Таким образом, поисками оказалась охвачена вся островная площадь. Походы вперед-назад по приказу кормчего сопровождались громкими криками: «А-ри-а-дна», гудением в рожки, свистом, однако, ни одна живая человеческая душа не была замечена, не откликнулась на звуки. Видимо, – высказал предположение старый моряк, – проходивший мимо острова корабль взял женщину на борт. Подумав, я согласился с ним – больше Ариадне некуда было деться.

Прошло два дня. Сидя на берегу морском, глядела я вдаль, туда, куда на ночь опускается безмятежное, ко всему равнодушное солнце, размышляла о пагубности любовного опьянения, когда вдруг…

Нет, не может быть, мне кажется. Свирели и флейты, и множество хмельных не слишком стройных голосов. Сразу подумала: от горя я потеряла рассудок и слышу звуки, которых не может быть здесь, на безлюдном острове. Но вслед за обманом звуковым явился обман зрительный: из леса вышла толпа – мужчины, женщины. При этом, мужчины были мужчинами только сверху, а ноги у них были козлиными. И эти козлоногие играли и пели, а женщины им подпевали и кружились в пляске. Кружились они вокруг осла, на котором косо – того и гляди, завалится набок – восседал какой-то плешивый старик. Во главе шумной процессии шел необычного вида муж: на голове пышный венок из виноградных листьев и гроздьев винограда, в руке золотой жезл с насаженной на него сосновой шишкой. О боги, кто эти женщины, кто эти козлоногие музыканты, кто этот странный муж с венком на голове? Они в моем воспаленном воображении или все же наяву? Толпа приближалась. Я хотела убежать, но не могла даже встать – испуг сковал ноги.

Вот они совсем близко, и я вижу безумие в широко раскрытых, почти круглых глазах женщин, вижу кровь вокруг их ртов – чья это кровь? Не станут ли пить мою?

Муж с виноградным венком на голове приблизился ко мне, неспешно оглядел с головы до ног, голосом негромким, спокойным спросил – кто я. Я назвала свое имя, указала, откуда я и чья дочь. Голос мой, в отличие от голоса собеседника, дрожал и срывался. Мне было стыдно, но ничего поделать с собой я не могла. А знаешь ли ты – спросил он – кто я. Нет, благородный муж, – ответила я, – не знаю, и даже не догадываюсь. Почему-то ответ мой развеселил странную свиту. Залились визгливым смехом кровавые женщины, заблеяли козлоногие. Но стоило мужу скосить на них взгляд – все смолкли.

– Я – Дионис, бог вина и виноделия. Не знать меня – невежество, не почитать – тяжкий проступок. А непочтительных людей друзья мои, сатиры и менады, – кивнул в сторону козлоногих и женщин, – разрывают на части и напиваются их кровью. А иногда я сам, когда у меня игривое настроение, превращаю их во что-то неприглядное, например, в болотных жаб или летучих мышей.

В подтверждение сказанного сатиры закивали головами, менады растянули окровавленные рты в жуткой гримасе. Старик на осле – в свою очередь – кивком подтвердил сказанное. От услышанного страх мой лишь усилился – не прикажет ли бог свите своей разорвать на части меня, не превратит ли в жабу?