Анастасия Астафьева - Двойная экспозиция

В телевизоре продолжали плести свою политическую паутину люди, обещающие счастье и процветание всем без исключения. Она вспоминала их лица, слова. И боялась каждого, и ждала чего-то от каждого. Ещё было время и неизвестность.

А в душе? В душе осталась учебная тревога. Учебная – перед большой, настоящей, страшной – и, увы! – вполне возможной…

Я сваляла дурака. Я попробовала выйти «взамуж». Я попыталась от тебя сбежать. От тебя – читай – от себя, а, стало быть, бесполезно, бессмысленно. Никогда не думавшая прежде, что могу быть такой стервой, стала ею – сварливой, толстой, не стриженой, не накрашенной, в затрапезном халате, не всегда тихо ненавидевшей своего сожителя. Я сделалась точной копией типичных анекдотичных жен. Только анекдот этот оказался из серии чёрного юмора.

Днём я, изо всех сил, выдерживала, переживая своё «замужество»: ходила в магазин, чистила картошку, варила суп, стирала, гладила рубашки, которые мой «муж» предпочитал менять через день. Если бы это были твои рубашки, осоловевшая от счастья, я бы стирала и гладила их круглыми сутками. Но это были его рубашки, и я их презирала.

Вечером я выполняла «супружеский долг», нарочно соблазняя его ежедневно, чтобы ненавидеть ещё больше. Мне был омерзителен его запах, его кожа, его биологические сливы, после которых он неизменно напоминал мне, что если я «залечу», то непременно пойду на аборт. Он даже никогда не целовал меня, не ласкал так, как мне хотелось.

Он уходил в свою комнату, в свою постель, а я свободно, не боясь быть услышанной сквозь его храп, вволю ревела в подушку, выла под одеялом, звала тебя, кричала тебе о том, как мне плохо. И ещё старалась вспомнить твой запах, твой вкус. Воскрешая в памяти твой образ, я доходила до галлюцинаций, мистических переживаний, где я переставала различать реальность и вымысел. Ты был рядом. Ты был со мной. Я сходила с ума. Я вызывала из прошлого твои глаза, восторженно светящиеся при виде меня, твой тихий мягкий голос, твой лёгкий, всегда чуть сдержанный смех. Я звала твои руки, твои губы, твои слова, до отупения повторяя самые ласковые из них. Я улыбалась, припоминая, как ты радовался, если что-то похожее и родное находил во мне, в моём образе жизни. Была ли то скатерть на кухонном столе, печенье одного сорта, отчего-то купленное нами одновременно. Только я его несла в свой пустой дом, а ты – жене и детям. И ты радовался. Радовался, когда открывал, что нам нравятся одни фильмы, одна музыка, одно вино, одни люди, один, созданный нами для нас мир. И я никогда не понимала, почему же мы не вместе? Если всё так славно и радостно. Ты смеялся, ты грустил, ты сходил с ума от страсти, ты молчал, ты говорил, ты смотрел на меня, ты смотрел сквозь меня, ты не видел меня, ты храпел… Стоп! Ты никогда не храпел. Это храпел он в соседней комнате, и я, выброшенная этим отвратительным звуком из фантазий и грёз в мир настоящий, снова выла под одеялом. Если бы это храпел ты, я бы наслаждалась. Всё, что я любила в тебе, в нём я не терпела, да в нём и не было ничего от тебя.

Тогда – это был порыв полного, какого-то омутного отчаяния – я устала ждать твоего решения, меня задавила чудовищная депрессия, да ещё тот октябрь, он случился такой мрачный, такой промозглый. Мне хотелось умереть. Я почти решилась на это. В тот вечер я медленно брела домой по слякотной грязи, какими-то задворками, среди гаражей и гнилых заборов. И его машина просто остановилась около. И я села в неё. Первый раз в жизни я села в машину к незнакомцу! Мне было всё равно… А потом я уехала к нему, далеко на Север, в холостяцкую квартиру с тараканами. Унылые будни разбавлялись ревнивыми посещениями бывших подружек и частыми вечерними посиделками с приятелями-пропойцами. Зачем я уехала за тем, кого не любила? Мне было – всё равно… Мне хотелось верить, что я верю, будто он меня спасёт. А он меня добил. Я сама себя добила этим сожительством. Сознательно.

С ним я выдержала девять месяцев. И сбежала от него – читай – от себя, потому что снова бессмысленно.

Я уезжала от себя в трясущемся лязгающем вагоне, и все тридцать шесть часов пути клялась себе и тебе, что вернувшись, никогда, ни за что не приду к тебе, не позвоню.

Пять месяцев я держалась, но однажды вечером оделась и пошла к твоему дому. Сердце грохотало, протестовал разум, ныла душа, а вот ноги мои шагали себе и шагали, разве что, чуть ослабело сгибаясь в коленях. Я села на скамейку в твоём дворе и стала чего-то ждать. Горел свет в твоей квартире, я видела в окне движущийся силуэт, думала, что это ты. Я не рассчитывала на встречу, почти не хотела её, просто сидела в твоём дворе и мёрзла. Меня словно приморозило к скамейке, и я равнодушно околевала, лишь изредка разминая заледеневшие в тонких перчатках пальцы.