Виктор Казаков - Игра на деньги

– Сафоново.

Наш пассажир нацепил на голову длинный козырек, взял в руки чемоданчик и вышел из машины. Сам открыл Танькину дверцу, протянул руку к горизонтальной панели у лобового стекла и раскрыл потную ладошку. В мелкий пластмассовый ящичек глухо простучали монетки.

– Спасибо, – закрывая дверцу, Николай густо покраснел.

Мы уже поняли причину его волнения, но дружески попрощались с ним.

Первый наш заработок в поездке был… сорок копеек.

«Наверно, Танька переживает»… Когда машина набрала скорость и вместо городских дачных домиков по бокам магистрали опять замелькали редкие сосны, я решил отвлечь жену от грустных мыслей.

– Обо всем поговорили, даже о лягушках, а вот спросить, зачем он приехал в Сафоново, так и не спросили, – сказал я, будто мне и в самом деле было интересно, зачем Коля приехал в Сафоново.

Но Танька легко угадала, о чем я думаю. Она наклонилась к моей правой щеке и, улыбнувшись, прикоснулась к ней влажными губами.

А потом – до самого Смоленска! – мы весело хохотали.

Пока Танька не распорядилась:

– Сорок копеек оставь у стекла. Это – наш талисман.

Чтобы немного отдохнуть, мы остановились на небольшой полянке у правого берега все еще не покидавшего нас Днепра. Вышли из машины. Медовые запахи воздуха пьянили…

– Здесь древние скандинавы ремонтировали лодки…

– Некоторые задерживались тут надолго, служили в дружинах «руссов»… Киевский князь Олег в 907 году, когда стоял под Константинополем, для переговоров с греками послал дружинников Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида.

– Как ты все это запоминаешь, Танька?

– Не знаю… само запоминается.

Но о варягах долго думать не хотелось.

– Здесь летом в первый год войны на месяц задержали немцев. Отличился Тимошенко.

– Маршал! Через год из – за упрямства положил на юге две армии.

Мне редко удается рассказать Таньке что – то не известное ей…

Солнце, не торопясь, по ясному небу клонилось к западному горизонту. Длинной стрелой магистраль разрезала густой сосновый лес.

Я повернулся к Таньке:

– За этими соснами – Катынь.

Танька молча покивала подбородком.

«Возле Катыни – могилы расстрелянных сталинскими палачами поляков».

Танька читает мои мысли.

– Не любил Сталин поляков.

– А кого он любил? Всех друзей, даже грузинских, расстрелял.

– Поляки были главными врагами.

…Недавно в государственных архивах России открылись раньше засекреченные фонды, в печать попали даже некоторые документы госбезопасности.

Вспоминаю один такой документ.

Оказывается, золото на Колыме геологи нашли до революции. Но осваивать месторождение цари не стали: там – вечная мерзлота, река триста дней в году скована льдом, даже олени в иную зиму гибнут от холода. Но нам, как известно, «нигде нет преград». В тридцать втором году летом на золотые прииски привезли двенадцать тысячзаключенных, их охраняли две с половиной тысячи солдат с овчарками, – зимой замерзли все, даже собаки. Через год из тридцати двух тысяч зэков перезимовали чуть больше шестисот. В следующем году мороз погубил сорок восемь тысяч душ – весь контингент ! Летом тридцать пятого сюда снова прибыли тридцать восемь тысяч заключенных…

– Человек в том нашем государстве был только средством производства – как лом, лопата, кирка… – пересказываю я документ Таньке.

Она устало отзывается:

– Такова природа таких государств.

…Так мы, проезжая через пахнущий смолой и грибами лес, думаем и говорим о времени, в котором довелось нам родиться и печать которого теперь уже навсегда останется и на образе наших мыслей, и на наших душах и характерах.

Танька, похоже, начинает сердиться – или на меня, который и на этот раз рассказывает ей то, что она и сама знает, или на государство, в котором унижали человека, или она просто устала и, я знаю, скоро на несколько минут заснет в кресле.

Мне уставать нельзя.

К середине дня погода стала портиться. Навстречу нам на горизонте всплыли невысокие белые гребешки; лениво поднимаясь, они постепенно превращались в серые тучи, тучи заволакивали все большую часть неба и через полчаса уже наглухо закрыли солнце.

Танька заскучала – она не любит пасмурную погоду. «В ненастья я хочу только спать», – как – то призналась она. А мне хотелось, чтобы пошел дождь. Радуясь тучам, я говорил про себя – позволяя некоторую торжественность в словах: пусть голубое небо будет остужено этим дышащим влагой огромным черным полотнищем!