Серафина Пекова - Байки Ташкентского Бродвея

В автобусе Федорину ничего не снилось, чему он был искренне рад. Однако его ватную дрему тревожили время от времени странные звуки. Два мужских голоса – мягкий надтреснутый тенор и только-только сломавшийся баритон, перебивая и накладываясь друг на друга, спорили за внимание женского – молодого и хрустально-нежного. Все трое вели странный разговор речитативом. И чудилось Сергею Ивановичу, что баритон сокрушался то ли в шутку, то ли всерьез:

– Самый быстрый самолет не поспеет за тобою, а куда деваться мне?…

– Спроси об этом всадника в белом седле, – журчал-смеялся в ответ ему девичий.

– Сядь ко мне ближе, ты узнаешь, кто я такой… – нашептывал девушке тенор, умоляя.

– Есть люди типа «жив» и люди типа «помер»… – почти уже серьезно угрожал ему переходящий то в свист, то в хрип баритон.

– У некоторых сердце поет, у некоторых – болит… – переливался, словно водой на перекатах, девический.

– Ты нужна мне. Ну что еще?… – продолжал льнуть к нему шепотом тенор.

Девичий его будто бы не слышал и говорил успокаивающе баритону:

– Его любви здесь нет, его любви минус пятнадцать лет…

– Но если бы ты могла меня слышать, мне было бы легче петь… – еле слышно говорил теперь куда-то в сторону тенор, с плохо скрываемым разочарованием и почти с болью.

«И ведь бывают такие бестактные люди!» – возмущенно думала про себя бодрствующая Нинуля. Всем сердцем вскипала она против открыто проявляемых двумя на вид еще совсем школьниками нежностей. Девушка и парень, сидевшие прямо перед Федориными, слушали один на двоих плеер с пробивающейся сквозь плохие наушники странной музыкой с путаными текстами. Всю дорогу обменивались они дробными поцелуями и бессвязными фразами из песен, даже не пытаясь понизить тон. Нинуля еще очень хорошо помнила время, когда на молодых людей, держащихся в автобусе или в метро за руки, недовольно косились бы все пассажиры. Какая-нибудь почтенная опа обязательно отчитала бы их, пройдясь заодно по всем молодым, которые вовсе совесть и стыд потеряли, горе их матерям.

– Приехали. Сережа, ну что с тобой сегодня такое? – не на шутку разволновалась Нинуля, расталкивая мужа по приезду в Ташкент. Уже второй раз за день тревожно она вглядывалась в тяжело ворочающиеся под его веками глазницы, тщетно пытаясь расслышать, какие слова вязнут у Федорина в усах.

– Да все нормально, нормально, Нинок, – пробормотал Сергей Иванович, кряхтя и цепляясь за высокую спинку впереди стоящего кресла в попытке встать. Затекшая нога соскользнула, и он вновь завалился на сиденье.

– Федорино горе, – ворчала Нинуля, вытаскивая мужа из автобуса, как это водится у славянских женщин, на себе.

– Ты мне… это… Нин, пуговицы пришей, – жалостливо попросил супругу Сергей Иванович, стоило им только войти под прохладный свод автовокзала «Ташкент».

– Господи, да что же это такое? – всплеснула руками Нинуля, обнаружив причину, по которой муж так странно скукожился, сведя пальцы под животом в «замок». И затрепетала, и заговорила что-то быстрое и негодующее про хлипкие комплекты одежды масспошива, и про то, что «кто-то слишком много ест», и, кажется, даже про свое неудачное замужество.

– Нин, ты мне это брось, – резко и даже грозно оборвал ее причитания супруг. – Пуговицы давай пришей. И чтобы без этих траурных воплей.

Повздыхав и поворчав про то, что она не привыкла носить при себе портняжные принадлежности на свадьбу, разозленная Нинуля немного порыскала по зданию автовокзала, пока муж «прохлаждался» на скамейке, расставив затекшие ноги и вытирая обильно выступающий пот. Вентиляция в зале ожидания не выдерживала августовской температуры, зашкаливающей за все плюс сорок пять в тени. На полу у женского туалета, забытая или оброненная кем-то, нашлась потертая бечевка достаточной длины, чтобы быть опоясанной вокруг обширной талии Сергея Ивановича с целью поддержания штанов до лучших времен. Ремней сей персонаж не признавал никогда, а сейчас ремень был бы кстати. Федорин согласился на бечеву, только чтобы от него, ради Христа, отстали, и чтобы можно было наконец двинуться уже хотя бы куда-нибудь.

Устав от ссоры и не разговаривая друг с другом, супруги покинули здание автовокзала и спустились под землю – на станцию метро Сабира Рахимова, конечную на Чиланзарской линии. Жена и муж Федорины (Нинуля в девичестве носила фамилию Стеценко) очень любили ташкентское метро и искренне считали его самым красивым и удобным, если не на свете, то уж на пространстве бывшего Союза точно. Станция с белым ребристым потолком именем своим была обязана узбекскому генералу Великой Отечественной. При виде ее мрачноватого героического декора Нинуля обрадовалась, будто встретив хорошего знакомого, глубоко вздохнула полной грудью и удовлетворенно улыбнулась.