Владимир Абрамсон - Отнюдь

Пионерлагерь преобразовали в детский дом. Рухнула жизнь. Старший воспитатель Пал Палыч выстраивал мальчиков в колонну по четыре. Мы маршировали под его песню. Поздно вечером чистили картошку к котлу. Утром в котле песок. Диверсия. А кто ночью картошку чистил? – Эти трое первомайские. Милиционер вызывал по одному, орал, что Изя уже признался. Глаза у милицейского странные. Казалось, он улыбается и орет понарошку. Пришел здешний довоенный повар. Что – то мерил и рыл во дворе.

– Водопроводная труба ржавая прохудилась и подсасывает песок.

Милицейский на пушку брал, Изя нас не сдал.

В октябре стало холодно и сгустилась тоска. Мы решили бежать в Москву. Девочки Катя и Марина не пошли. Оно и лучше. План был выйти к каналу Москва – Волга и по берегу пешком в Москву. – Допустим, будем идти не спеша, пять километров в час. Тогда в первый день километров сорок одолеем. Ночуем в деревенской избе. На второй день вечером в Москве, – убеждал я.

В первом этаже детдома жила сестра – хозяйка Августа. – Немецкое имя, – сказал Изя, который все знает. Не подумав, как опасно утверждать это в отчаянные первые месяцы войны. Стали за спиной звать её Августа – СС. Скоро Августу куда – то увезли. Вернулась дня через четыре со смертельной ненавистью к Изе.

Августа воровала по мелочи продукты. Я давно приметил, подглядывая в её окно. В конце дня в своей комнате она снимала юбку и там на ремешке был мешочек. Вынимала колбасу, порционное мясо. Сахар – рафинад.

Невесело смотреть на бабу в длинных трусах с резинками под коленями.

Выждали момент и Агей открыл хилую оконную раму. Я влез и собрал в мешок хлеб, консервы, паштет какой – то и термос для воды. Много. Поворачиваюсь уйти – грохот за спиной. Ну, конец, тюрьма по мне плачет… Статуэтка с полки упала. Рабочий с молотом и колхозница с серпом.

Пошли как обычно клееной полосе, потом бегом, спотыкаясь о валежник. Отдышались, идем в надежде увидеть наконец канал. Впереди прямая узкая полоска воды. Где величественные шлюзы канала имени Сталина, увенчанные скульптурами парусников и других кораблей? Мы видели в кино.

– Не чеши репу, Вевел, она пустая. Куда ты нас завел? Агей любит точные формулировки.

Честно не знаю, но говорю – здесь налево. В минуту повзрослел от ответственности: по берегу налево.

Наконец за протокой, рядом с которой мы неуверенно брели, высокая насыпь. За ней в бетонных берегах канал. Недвижная вода. Небольшой дом, заброшенный. У стены шлюза привязан холодный буксир «Третья пятилетка». Ясно, людей здесь нет. Идем и разговариваем тихо. Пустая деревня Карловка. Дачи. Солнце горит в окнах, ни души. Собака к нам привязалась, отстала. Страшно в пустоте и оцепенении. Говорят, «страх объял». Он нас обтекает. Кто – то невидимый смотрит неподвижным глазом. Нашли сенной сарай и разлеглись отдохнуть. Агей лег на живот и заснул. У меня давно мысль с Изей поговорить. Конечно, о судьбе евреев в Германии я лишь смутно знаю. Но дважды видел фильм «Профессор Мамлок». (В Первомайском кинотеатра нет, вечером показывали в зале Фабрики – кухни). Эсэсовцы должны отправить в лагерь Дахау еврейского врача. Но у него много лет лечится генерал. Не выздоровеет без доктора Мамлока. Врач гибнет в Дахау. К чему рассказываю полусонному Изе. Может быть, фронт близко?

– Враг остановлен на дальних подступах к столице, – зевает Изя.

– Дай слово, ты Федор, или Степан.

– Даю. Если не забуду. Федя Иванов.

Ночевали в пустом поселке на сене. Здесь есть коза. Подоить бы. Но надо уметь.

Проснулся ночью. Холодное осеннее небо. Сумрачно проступают под звездами высокие ели. Сказал самой далекой звезде: – Я вывел ребят, не знаю куда. Прости меня. Звездочка вмиг загорелась ярче.

– Дураки мы, надо возвращаться в детдом, – ныл Изя. Он осунулся и побледнел.

– Иди – сказал я.

Шли по пустынной дороге параллельно каналу. Агей не давал завалиться в усталости в придорожные кусты. На дороге первые за два дня люди. В плащах– накидках от дождя. Немцы. Молодой, лет девятнадцати. Второй значительно старше, скучное лицо. Мы смотрели на автоматы, дулом в землю. Стоит поднять ствол и…чувство тупой покорности. Молодой спросил о чем – то. Сквозь страх понял Wohin kommen sie – куда вы идете.

– Nach Moskau. В Москву. Если придется говорить, поневоле отвечу на идиш. Настоящего немецкого я не знаю. Молодой засмеялся и показал в сторону, откуда мы пришли. Москва была за спиной. По каналу мы шли от Москвы. Нас повели в лес. Вершины деревьев враждебным гулом откликались на порывы ветра. Смеркалось, загустел холодный туман. Шли недолго. Семеро немцев сидели на округлой поляне. Еще один вернулся с сухим валежником для костра. Другой резко сказал что – то, не разрешил. Офицер. Полистал пузатую немецкую книжку, выговорил по слогам: – Как ваше имя?