Игорь Кульчицкий - Дневник Эриха Эйке. Часть 1. 1941

Три часа пролетели незаметно. К 10 утра я закончил просмотр и, захватив телефон, вышел на лестничную площадку.

От первой сигареты кружится голова. На площадке между этажами, где мы с соседями обычно курим, было тихо, и мне казалось, что гудки в телефонной трубке слышны как минимум на этаж вверх и вниз. Не знаю, сколько их было, этих гудков, но, наконец, я услышал сонный голос Кирилла:

– Алло…

– Привет, это я, Игорь.

– Блин! Ты что, с ума сошел? Что такое?

– Где ты взял этот ролик? С немцем?

– Ну, там же…

– Слушай, у него странная маркировка на титульном листе – не такая как обычно. Куча штампов.

– Да мало ли, что там написано. Ты просил нечто интересное, я обратился к своему человеку… И – на тебе. Что не так?

– Да все так! Хороший ролик. Но почему его нет в описи? Я специально сверялся.

– Там много чего нет. Вот про карты я тебе говорил вчера? Их тоже нет… но они есть. Что непонятно?

– Ты хочешь сказать, что эти документы в свободном доступе отсутствуют?

– Ну, да. Я о чем говорю!? Радоваться надо!

– Все, вопросов не имею.

– Ну, ладно тогда, давай…

– Погоди. У тебя есть переводчик вменяемый?

– Да есть кое-кто, только дерут по 10–12 баксов за страницу. Дорого.

– Это точно! Других вариантов нет?

– Нет. А что, много переводить?

– Да ролик вот этот, дневник, надо бы полностью. Все 498 страниц.

– Ха! Это сколько получается? У тебя что, есть лишние 5 штук баксов?! С ума сошел?

– Ну, хотя бы частями. Фрагментарно. Выберу самое сложное, это – на перевод, а с остальным сам поковыряюсь.

– Ну, дерзай. Кстати, есть место, где можно попробовать поискать переводчика. Не факт, конечно, но… Сейчас удивишься… Знаешь магазин «Нумизмат» на Таганке?

– Нет.

– Пиши: угол Гончарной улицы и Гончарного проезда. Метро там недалеко – найдешь. Место это, в общем-то, заметное – постоянно народ толпится. Люди разные, занимаются не только монетами. Сходи, присмотрись. Там разберешься. Ну, все, я спать, хотя, какое там?.. Весь сон сбил! Все, пока!

– Пока!

В коридоре, сидя столбиком в метре от двери, терпеливо ждала Маруська. Увидев меня, она снялась со своего «поста» и направилась на кухню, оборачиваясь, иду ли я следом?

Накрошив ей в миску сырой телятины и заварив свежий кофе, я решил никуда сегодня не ездить, а попробовать перевести еще несколько страниц, чтобы хотя бы понять, какое дело погнало этого немца в Бессарабию, и зачем в дневнике цитируются воспоминания Кнорринга и Стогова.

К часу дня я успел обработать еще несколько страниц. Большое количество ошибок при распознавании текста затрудняло работу, а их правка вручную отнимала много времени. Однако самое главное было впереди – перевод. Жена проснулась и, занявшись наведением порядка, гоняла меня из кухни в комнату и наоборот, обвиняя в бездельничестве. При этом мне напоминали о неоконченном ремонте, о необходимости съездить на рынок за продуктами и, вообще, пробежаться по магазинам. Оказывается, «…у нас кончилось то, заканчивается это, и вообще холодильник пуст, а еще надо бы присмотреть плитку для ванной комнаты и сантехнику…». В общем, достаточно быстро я сдался – чтобы обеспечить себе свободный вечер, необходимо было удовлетворить большинство озвученных желаний, и мы поехали по магазинам.

Конечно, все успеть невозможно. Это просто нереально. Когда мы вернулись, перегруженные пакетами с едой и впечатлениями от предстоящих затрат на ремонт, уже темнело. Разделив обязанности на кухне, вместе приготовили ужин, покончили с ним, и я, наконец, получил возможность продолжить работу.

Время пролетело незаметно, и ближе к часу ночи, удовлетворенный результатом, я получил следующее.

5 октября 1791 г.

«Ехали шагом. За несколько верст от ночлега стало рассветать. Княжья карета остановилась. Сопровождающие выскочили из экипажей и окружили карету. Больной держал в дрожащих руках святую икону, везде и всегда его сопутницу, лобызал ее, обливал слезами, рыдал, взывая:

– Боже мой, Боже мой!

Несколько успокоившись, пожелал выйти из кареты и лечь на траву.

Его уложили на ковер, подложив под голову кожаную подушку. Князь лежал, ничего не говорил, стонал, но казался, однако же, покойнее. Смерть и тогда еще никому не пришла на мысль. Так лежал он на траве, на чистом утреннем воздухе, под открытым небом. По небу бежали облака, что-то говорили окружившие его люди. Браницкая плакала, склонившись к голове князя. Рядом находились генерал-поручик Голицын, генерал-майор Львов и обер-кригскоммиссар Фалеев, доктора Тиман и Массот, штаб-лекарь Санковский.