Ян Ващук: Sadcore

Ракеты заржавели, шахты заросли полевыми цветами, громкоговорители на столбах покрылись густой паутиной, в бункерах для первых лиц воцарилась тишина, изредка нарушаемая шорохом мятых вкладышей от Love is и Turbo и журчанием подземных вод. Неуклюжий, слепленный из стекла и бетона засекреченный НИИ, в котором рассчитывали траектории межконтинентальных ракет, тяжело вздохнул всеми своими коридорами, лабораториями и переходами между зданиями, и прекратил существование. Военные собрали вещи, военные вернулись домой, к своим семьям, в разноцветные потрепанные временем пятиэтажки.

Они нашли новую работу, они научились петь, рисовать, писать, программировать и продавать недвижимость, они сделали ремонт, содрали обои и побелили стены. Дома-губки налились цветом, они впитали в себя кровь, слякоть и тревогу совка, и из них снова вышли красивые и умные молодые люди – выросшие дети военных-ракетчиков, которые влезли в узкие джинсы, набили татухи и, как их родители, устремились на электричку к станции Болшево. Они отправились в Москву, чтобы создавать проекты, запускать стартапы и встречаться в «Жан-Жаке», они перелетели через океан и приземлились в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Детройте, а дома-губки впитали в себя нефть, кровь и меланхолию постсоветской эпохи, и опять под давлением земной атмосферы выпустили из себя новое поколение физиков и лириков – лучшие умы, светлые головы, девчонок с пышными волосами, худощавых парней в парках, будущих топ-моделей, музыкантов и поэтов, снимающих дешевые квартиры в Подмосковье, чтобы хватало на краски, мастер-классы и инструменты.

Как случайная ошибка природы, генетическая мутация, которая вопреки своей нелепости оказалась настолько успешной, что стала с бешеной скоростью воспроизводиться во всех последующих популяциях, цветные хрущевки продолжали жить, дышать и сокращаться даже после того, как создавший их феномен навсегда исчез с политической карты мира, а человек, давший им имя, стал просто картинкой в поиске гугла, символом холодной войны, проигранной непонятно кем непонятно кому.

Электрички продолжали приходить и уходить от станции Болшево, голуби продолжали безразлично сидеть на антеннах, а седые офицеры-ракетчики в запасе, стоя у окна с телевизионным пультом в руке, смотрели на горизонт, поросший строительными кранами, и механически просчитывали в уме траектории межконтинентальных ракет, чтобы чем-то занять время, пока уедут на работу дети и нужно будет идти гулять с внуком.

Если ты чувствуешь себя одиноким, покинутым чмом, подумай о лунном затмении. Эта тень на Луне – ее отбрасываешь ты и еще 7 миллиардов человек с их новейшей, новой и древней историей, их традициями, кладбищами и дымящими котельными. Китай с зелеными горами и прозрачными водопадами, КНДР с бритыми затылками и заснеженными блокпостами у оборонных НИИ, Россия с ее покинутыми стройками и темными дырами размером с Европу, замки Европы и небоскребы Лос-Анджелеса, скайлайн которых на этой тени неразличим, но он есть там – как есть и ты, и твоя съемная сталинка в центре, и твой тонкий сутулый силуэт, вышедший покурить меланхоличной московской весной над оттаявшей рекой.

Когда ты вернешься в свою комнату и ляжешь обратно в мятую постель со скомканным одеялом, Луна будет висеть в углу высокого пыльного окна – деревянного старого окна, за которым Якиманка и Большой Каменный мост, и, – если высунуться по пояс, – то краешек Кремля. Она будет светить так ярко, что ты сможешь разглядеть тумбочку у кровати, початую бутылку воды, телефон и два сообщения на экране. Congratulations! You have a new match! Кто-то написал тебе, какому-то другому живому существу ты интересен. Кто-то такой же прямоходящий, разумный и сделанный из той же органики, что и ты, хочет познакомиться с тобой, хочет поговорить с тобой, хочет приехать к тебе, сесть рядом с тобой, обнять тебя за плечи и спросить: «О чем ты думаешь?»

Ты сядешь на краешке постели, напялив майку на одно плечо, и будешь смотреть на Луну. Ты подумаешь о том, что вся эта фантастика с перелетом на другие планеты на самом деле вполне реальна и существует не только в кино. Этот шар – большое небесное тело, на котором можно высадиться, поставить ногу в герметичном ботинке на серый песок и передать по радиосвязи на Землю что-нибудь эпичное. И, пока идет секунда, за которую сигнал преодолеет 380 000 километров, расправить плечи, глубоко вдохнуть и поднести руку к шлему, как бы поправляя недоступные за его стеклом хипстерские усы, которые как бы немного спутались как бы от ветра, гуляющего по как бы безлюдной как бы весенней как бы Болотной площади, куда ты как бы вышел погулять, пока Москва еще спит, и единственная живая душа, кроме тебя – это дежурный техник с перетянутым аптечной резинкой хвостиком, читающий «Старик и море» в оригинале, сидя в просторном машинном зале ГЭС №1.