Николай Семченко - Шотландская любовь по-французски

Только сам себе могу признаться, что я – обычный, средний, нормальный, заурядный, типичный (хватит? или ещё продолжить?). И потому мне приходится стараться выглядеть лучше, чем есть. Правда, не всегда – только в тех случаях, когда я очень-очень хочу понравиться.

Алине я хочу понравиться. Очень хочу! Но я – обычный. А она – особенная. Ну, что мне сделать, чтобы ей со мной не стало скучно?

2.

– Тебе повестка от следователя, – сказала мать.

Сергей взял листок бумаги с трафаретным текстом: такой-то такой должен явиться в одиннадцать утра завтра в такой-то кабинет к следователю…

– Мам, что это значит? – Сергей недоуменно покрутил повестку в руке. – Ну, всё вроде бы уже закончилось. Неужели ей мало тех денег, которые вы отдали?

– Не знаю, что это значит, – раздраженно ответила мать. – Отец твоим делом занимался, он уверяет, что эта прошмандовка сразу же забрала своё заявление, как получила деньги. Может, ещё и следователю надо платить? Я ничего не знаю!

– Ты от нее была в восторге, – напомнил он и передразнил: Ах, лучше девочка из бедной семьи, чем все эти крали, которые и сами не знают, чего хотят…

– Катька показалась мне скромной, неизбалованной, – вздохнула мать, не обращая внимания на его кривлянье. – Ну, никак не походила на разводилу…

– О! В твоем лексиконе появилось новое словцо! – усмехнулся Сергей. – А сама постоянно мне твердишь: не говори так, не говори эдак. А сама-то…

– Мошенница высшей марки она! – припечатала мать. – Это надо же: спать с парнем, а потом обвинить его в изнасиловании, да еще пятнадцать тысяч рублей с него стребовать…

– Каждый выживает как может, – меланхолично заметил Сергей. – Я на неё уже не обижаюсь. Только от всего этого как-то противно. Могла бы ведь просто сказать: «Мне нужны деньги, и не люблю я тебя, а просто трахаюсь, потому что рассчитываю что-то получить за это…»

– Трахальщик! – мать презрительно скривилась. – Если у тебя там чешется, то мог бы поприличнее девку найти…

– Ну вот, – он покрутил повестку, усмехнулся. – То она тебе скромницей казалась, то, извини, прошмандовкой, то…

– Что-то ты слишком языкастым стал, – взвилась мать. – Я не ханжа, понимаю: парню твоего возраста нужна сексуальная разрядка. Но в таком случае, будь добр, внимательнее выбирай объект для своих … эээээ… упражнений.

– Мама, ну, сколько можно об одном и том же мне твердить? – Сергей полез за сигаретами в карман рубашки.

– И не кури мне тут! – закричала мать. – И так дышать нечем! Иди на балкон…

На балконе он сел в шезлонг, с наслаждением затянулся «Кэмелом» и снова пробежал глазами текст повестки. С этой Катькой, конечно, не соскучишься. Что-то, видно, новенькое выдумала, что ли? Следователь ведь сказал, что она забрала своё заявление, хотя он может и не прекращать дело: выявились, мол, обстоятельства, которые заставляют его предполагать, что девушка подвергается давлению.

– Ты заставил её забрать это заявление, – сказал следователь. – Твой отец, как нам известно, пригрозил ей расправой…

Сколько Сергей не убеждал этого молодого, самодовольного мужчину, что ничего подобного ни он, ни отец не предпринимали, следователь не верил и твердил своё. Его мало впечатлили даже фотографии, на которых Сергей и Катя сидели обнимку, держались за руки и шутливо целовались.

– Ну и что? – следователь хмыкал. – Девушка и не отрицает, что была знакома с тобой полгода, у вас была общая компания, вы дружили с ней. Но она не занималась с тобой сексом. Ты её изнасиловал. Колись!

Сергей возмущался, даже кричал, но это не производило никакого впечатления. Напротив, следователь еще быстрее начинал поглаживать свои тонкие, как ниточка, усики и с ироничной улыбкой на припухлых губах однотонно тянул:

– Ну-ну, ну-ну…

Сергей не врал. У них с Катей как-то очень быстро всё произошло. Неделю они встречались по кафешкам, ходили в кино, обнимались в пустых подъездах, слонялись по парку, целовались на скамейках, – и он, расставаясь с нею, чувствовал радостный озноб при одной только мысли, что завтра они увидятся снова, и вспоминал каждое её движение, каждый жест и каждое слово, и все милые глупости, и то, как она смущалась, целуя его: всегда крепко-крепко зажмуривала глаза, и её ресницы дрожали как две испуганные бабочки. Он не видел ничего, когда видел её, и между ними начиналось что-то такое, чему он и сейчас не смог бы подобрать определения – это было какое-то безумие, которое сотрясает тело и делает его легким, кажется: вот-вот, немного – и ты полетишь!