Борис Горзев: Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)

– Потом, через какое-то время, Казаков случайно узнал, кому он обязан, позвонил мне в отдел, мы встретились у метро на Маяковской, и я получил в дар вот эту книгу с надписью. Помню, передав ее, он хохотнул: «Спасибо, но кому я обязан? Выходит, Главлиту! Этого не может быть, это как солнце взойдет на западе, а не на востоке». Я его успокоил, сказав, что всё остается на своих местах, и восходы-заходы тоже.

– И не попало вам, Федор Иванович? – спросил я, улыбнувшись, когда мы возвращались за стол в большую комнату. Мне стало хорошо. – Попало небось?

– Никак нет! – прозвучало по-военному, но по-мальчишески озорно. – У меня такая биография и такие хвосты связей в… в некоторых учреждениях, что иногда я мог позволить себе не быть палачом русской литературы. – И засмеялся: – Сильно я сказанул?

– Сильно, папка, сильно, – сладко зевая, подала голос Агне и присела на диванчике. – Я всё слышала, а к тому же эту историю еще раньше от тебя слышала. Ты цензор-молодец. А вот со «Сказкой» Стругацких – цензор-немолодец.

– И что? Да всегда быть молодцом невозможно, ты сама знаешь. И давай не будем. К тому же я был прав. Несильная вещь. Негоже для братьев. Несильная, местами смешная, но в целом – злая. Сказка! Сказка должна быть литературой, а это пасквиль, а не литература. Поэтому и сказал твердое «нет». Хотя всё равно ее потом опубликовали за границей, хоть и на русском. Понятно, кто-то привез в Союз. Поэтому кто очень хотел – прочел.

– Я тоже прочел, в фотокопии с «Посева», – сообщил я. – Но можно подробности?

Федор Иванович кивнул на дочь:

– Повествуй, Агнешка, удовлетвори друга сердца, ты же у нас любительница сказок.

– А запросто! – кивнула любительница сказок. – Слушай, друг сердца моего. Стругацкие написали эту «Сказку о тройке» в 67-м году. Договорились о публикации с «Молодой гвардией» и «Детской литературой». Всё шло отлично, но неожиданно братьям сообщили, что оба этих издательства от повести отказываются. Вдруг! Ничего не объясняя! Чья работа – понятно, да, папочка? Но… тогда Стругацкие сделали краткий вариант этой «Сказки» для иркутского альманаха «Ангара», поскольку там сказали: опубликуем! Это было уже в 69-м. Но… опять же «но»! Тираж успели напечатать, однако бдительные товарищи всё тут же изъяли из типографии – и под нож. Хотя и это не всё. Тамошнему главному редактору влепили выговор, затем уволили. И все-таки несколько номеров кто-то успел вынести. Дальше, понятно, пошел ксерокс и фотокопии. А потом повесть напечатал заграничный «Посев». Конец истории про сказку, налейте мне кофе, а то я еще какая-то полусонная.

– Вот и хорошо, присаживайся к нам. – Федор Иванович даже привстал, ухаживая за дочкой. – И вообще, давайте закроем эту тему про мои подвиги.

Я хотел было мягко запротестовать (до того стало мне интересно), но опередила Агне:

– Закроем, ладно, но все-таки, папка, ты многое не спас, многое. Ну, Казаков – да, а вот, например…

– Например! – перебив, повторил Федор Иванович с иронией. – Да, я многое не спас. Зато и спас. Спас кое-что и кое-кого. Вот мы сегодня вспоминали Тарту. А если бы тогда я не был в политотделе фронта, кто бы спас маму и ее отца, всю их семью? И где бы ты была в таком разе, Агнешка? А нигде – ты бы просто не родилась!

– Я родилась, потому что ты полюбил, а не потому, что был противником репрессий против мирных эстонцев. А полюбить можно даже врага.

– Врага – нельзя, если ты коммунист! – почти с пафосом изрек Федор Иванович, и было непонятно, это ирония или убежденность.

– Но ты-то был коммунистом!

– Э, ладно, доча, хорош, приехали! – он примиряюще вскинул руку. – Есть нечто непознаваемое и только мне понятное. Для тебя оно непознаваемое, а мне понятное. Это ведет по жизни. Это судьба. Моя судьба прошла через две мои жизни: первая – политработник в войну, а после, вторая, – цензор. И везде я умудрялся кого-то спасать. Значит, и политработники в войну были по делу, если я вас спас. По делу, если есть разум и смелость. Да, не все этим отличались, но все-таки, все-таки… Все-таки нельзя всех под одну гребенку. Нужен индивидуальный подход, анализ, а не суд скопом. Судить мы все горазды, особенно вы, молодые. Впрочем, у каждого своя правда, а общей правды нет.

– Ладно, папа, мы не судим, – решила закончить миром Агне, – просто иногда обидно и жалко. Сколько вещей чуть не угробили или вовсе угробили!

И тут в разговор решил включиться я, до того молчавший:

– Вот, например, цензурная история с «Мастером и Маргаритой».