Николай Карпин: Последний мамин урок. Непридуманная повесть

– Это произошло в 1942 г. на Волховском фронте. Наш госпиталь стоял под Выборгом. Подруги сказали, что в соседнем селе стоит часть и там организуют танцы. На танцах я и познакомилась с Иваном Ильичом. Встречались некоторое время. Потом госпиталь перекинули в другое место. Однажды фронтовая подружка попросила у меня адрес какого-нибудь солдата, чтобы написать ему письмо. Так у нас на фронте часто делали. Я дала адрес отца. Подружке пришел ответ, в котором Иван Ильич интересовался, откуда она узнала его адрес. Подруга ответила, что адрес дала Катя Васильева. И тогда Иван Ильич написал мне письмо. Мы стали переписываться. А в 1947 г. он приехал.

Я была на работе, сижу за столом и вдруг чувствую на своем плече руку. Обернулась. Он стоит! Через день пошли в ЗАГС и расписались. Саша, брат, уговаривал Ивана Ильича переехать в Бургу. Тот не согласился. В Карелии жил его отец. Они дом решили строить на месте сгоревшего в войну. Мой отец к тому времени умер. Мы уехали в Карелию. Мачеху я забрала позже. Она умерла в Карелии. Все хотела вернуться к себе в Добрую Волю.

Когда мой брат Саша приехал ко мне в гости, то Шура, младшая сестра Ивана Ильича, громко кричала: «Катя, брат приехал!».

Через пролив на лодке его перевезли к нам. «Катя, куда ты попала!» – шепнул брат мне, оставшись наедине. В доме вдоль стен стояли самодельные лавки и дощатый стол без скатерти. Позже с Иваном Ильичом мы съездили в Федоркову Луку (Новгородская область), привезли из отцовского дома венские стулья, комод, сундук, шкаф разборный. А когда переехали в Гирвас, Ивана Ильича перевели туда по работе, многие вещи оставили в Мунозере. Я хотела стулья забрать, но Иван Ильич говорит, пусть Шуре останутся.

А строились…. Свекор Илья Михайлович говорит Ивану Ильичу: «Что же, без собственного дома помру». Мы жили тогда у Лумбиных. Их дом один из немногих уцелел в войну. У них семья – три человека: сестра Дуня, дочь ее Анна и сын Юра. Арестовы – Шура, Федор, их дочь Люся. Артуковы – Маруся, Илья, дети Эльвира с Володей, мы с Иваном Ильичом. У нас Саша к тому времени родился. И свекор. Вот сколько!

Мне пришлось ссуду в банке оформить. Золотые мамины серьги заложила в ломбард. В Тереках купили недостроенный дом. Свекор с Иваном Ильичом разобрали его и по озеру плотом сплавили в Мунозеро. Поставили на месте сгоревшего в войну. Помню, со свекром в проемах стен стамесками пазы выбирали под оконные рамы, мох на болоте собирали, стены конопатили…

По возвращении в Карелию я отыскал могилы деда с бабкой. По карельскому обычаю их похоронили на острове, напротив исчезнувшей теперь деревни. Буйство травы и чаек на острове не описать. Отыскать могилы помог двоюродный брат. На дедовой могиле едва возвышался холмик. Бабушкина могила оказалась прикрыта большой каменной плитой. По плите и нашли.

Позже на могилах мы со старшим сыном установили два металлических креста с табличками.

Отыскал я и отчий дом. Стоит по сию пору! Врос в землю, обветшал, но стоит. Пережил деда, отца, церковь деревенскую, деревню пережил. Новыми хозяевами приспособлен под дачу. На двери замок, не войти в отчий дом. Вспомнились заложенные в ломбард бабушкины золотые сережки, доставшиеся маме по наследству…

На другой день мы с сыном увезли мать в Поросозеро.

«Что случилось с родным человеком?» – думал я, лежа на раскладушке в большой комнате родительской квартиры. Припомнился случай тридцатилетней давности. Еще была жива нянюшка (моя двоюродная сестра). Напротив их дома жила старушка с взрослым сыном. Та старушка ослепла, стала беспомощной. А сын-выпивоха однажды уехал куда-то. Уехал, а дверь входную запер на замок. Случилось это зимой. Через неделю обеспокоенные соседи сбили замок, отворили дверь и в ледяной комнате обнаружили на полу мертвую старуху. Пожеванное мыло нашли рядом.

Тот случай врезался в мою память, и вот почему. Когда после кладбища, где похоронен мой отец, мы навещали нянюшку, моя мама всякий раз забегала к той слепой бабушке. Приносила ей конфеты, печенье и возвращалась от нее всегда зареванная. Она искренне жалела немощную женщину, предугадав ее судьбу. Недаром мать вскоре после смерти отца избрали председателем профсоюзного комитета леспромхоза. Она сопереживала людской боли, чувствовала ее, 17 лет отстаивала права рабочих леспромхоза. Помню, мы с ней горячо осуждали того сына-подонка…

Ночью на старенькой раскладушке мне вдруг по-новому увиделась жизнь. А ведь мать в течение 30 последних лет своей любовью превратила старшего сына в свою игрушку и этим неуемным чувством зачастую тиранила его.