Владимир Горбань: Шутки в сторону

© Владимир Владимирович Горбань, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

По молодости лет, в пору цветущую и легкомысленную до крайности, мне довелось работать редактором отдела информации в одной небольшой городской газете. Это были времена разгула демократии и свойственных ей острых заметок и статей в средствах массовой информации. Это было время шальных денег, которые сыпались на головы талантливых и острых на язык журналистов и литераторов. Жить приходилось в бешеном ритме пресс – конференций, круглых столов, выступлений на радио и телевидении. Времени для неторопливого душевного общения обычно не хватало. Да и не очень таким общением мы в ту пору дорожили.

Просиживать штаны в редакции доводилось редко, ведь журналиста, как известно, шустрые ноги кормят.

Но, однажды, будучи дежурным по редакции, и вычитывая материалы очередного номера, я взял трубку звонящего телефона. На том конце провода раздался грустный голос пожилой женщины.

– У меня умер муж, – сообщила она.

Я не знал, что ей ответить и потому молчал. Молчала и она какое – то время, а я слышал в трубке лишь ее неровное дыхание.

– Вы знали моего мужа? – она назвала неизвестную мне фамилию. Затем женщина замолчала, и я вновь долго слушал ее дыхание в трубке.

– Я хотела бы с вами встретиться, – сказала она и в ее голосе прозвучала вымученная мольба.

Повторюсь, был я молод, недостаточно внимателен к людям и действительно очень занят. И мне очень не хотелось общаться с неизвестной пожилой женщиной, по непонятно какой причине.

– Я бы хотела показать вам рукописи моего покойного мужа.

– Почему именно мне? – соскочил с моих уст обидный вопрос.

– Мне кажется, вам они будут интересны.

Мы договорились о встрече, и я пришел к ней домой. Меня поразила скромность и простота убранства ее однокомнатной квартиры. Помню фотографию, висящую на стене над стареньким диваном. На ней был изображен мужчина средних лет в крестьянской косоворотке. Он загадочно улыбался, и, казалось, был вполне счастлив.

– Это мой покойный муж Иван Петрович Стрелкин, – буднично произнесла женщина, заметив мой интерес к портрету. – Он настоятельно просил меня перед смертью передать вам вот эту папку.

Красная коленкоровая папка была вполне увесистая, и достаточно потертая в некоторых местах. Я невольно взял ее в руки и почувствовал пробежавший холодок по спине.

– Ваш покойный муж больше ни о чем не просил? – задал я глупый вопрос.

– Нет, – ответила она едва слышно.

– Ну, тогда я пойду, пожалуй, дел очень много.

Женщина не предложила мне чаю, как это обычно делают гостеприимные хозяева, никак иначе не попыталась задержать меня и ничего не сказала на прощание.

И я ушел тогда, как помню, с легким сердцем.

Папку я принес домой, любопытство меня не мучило, и я засунул ее в один из чемоданов, где в полном беспорядке хранил собственные рукописи.

Спустя много лет я вышел в отставку, окончательно забросил журналистику, и поселился в небольшой деревушке, подальше от городской суеты, чтобы остаток дней своих провести на лоне природы, отдавая себя полностью литературным трудам. С собой я прихватил три чемодана рукописей, до которых по молодости лет толком не доходили руки, взялся их просматривать и править, лелея в душе надежду, издать когда – нибудь книгу. Работа эта приносила мне искреннее удовольствие и удовлетворение. Я вновь и вновь окунался в свою бурную молодость, по – новому переживал события прежних лет. Но, однажды раскрыв очередной чемодан, на самом его дне я обнаружил потертую коленкоровую папку красного цвета. И вспомнил тот неожиданный звонок в редакцию. На сей раз, природное любопытство мое проявило себя в полной мере. В папке я нашел три сотни аккуратно сложенных листов пожелтевшей от времени бумаги, исписанных достаточно трудным для прочтения почерком. К тому же чернила сильно поблекли.

И, тем не менее, я смог разобрать практически все из того, что было написано автором. Это были повести и рассказы покойного Ивана Петровича Стрелкина. Кем он был при жизни, где работал, чем увлекался, я не знаю. И узнать теперь уже, пожалуй, не смогу. Но мне творчество этого загадочного автора показалось весьма любопытным, достойным для вынесения на справедливый суд читателей.

Я посчитал для себя не приемлемым править рукописи покойного и уж, тем более, выдавать их как свои. Я счел возможным издать их в том виде, в котором они и были созданы писателем.